Приемным убийцам – собачья смерть

Как любим мы разглагольствовать о жестоком обращении с нашими детьми за границей! Мол, взяли из российского детского дома приемного сынишку (дочурку) родители-иностранцы – и давай его терроризировать. Меж тем ни сынишки (дочурки), ни его приемных родителей из всех тех, кто горазд рассуждать, никто после усыновления в глаза не видал и делает свои выводы, в основном, на "чуйке", "думке" и "житейской мудрости", которая типа "подсказывает".

При этом ни "чуйка", ни "думка", ни пресловутая "житейская мудрость" не подскажут ни слова, если над ребенком начнут издеваться в квартире по соседству. А если даже и шевельнется какой-то червячок сомнений насчет соседа, наши любители порассуждать о заокеанских "приемных садистах" спишут его на "авось", "небось" да "как-нибудь".

И то сказать, какая разница, счастлив или несчастен ребенок за стеной! Да пусть хоть на цепь сажают – главное, что в чужие руки не попал, главное, что свои воспитывают.

Когда на лице шестилетнего Никиты стали заметны синяки, а из квартиры Шиловцевых по утрам слышался детский плач, соседи сделали вид, что слепы на оба глаза и глухи на все органы чувств. "Слепой" оказалась и подруга приемной матери мальчика, которая отлично знала: если Шиловцевы скажут Никите "танцуй", тот будет танцевать, пока не отменят приказ...

Мальчик танцевал и пел еще в детском доме. Он умел читать, писать, был веселым и резвым ребенком. Ото всего этого не осталось и следа уже через две недели после того, как Любовь и Михаил Шиловцевы забрали его к себе. Школьная учительница труда очень скоро стала жаловаться своему супругу-слесарю на "безобразное" поведение приемного сына: он-де не слушается и – о, ужас! – грызет ноги.

Слесарь долго не мудрствовал. Кожаный ремень с массивной металлической бляхой разом разрешил все педагогические противоречия. Естественно, что ни о каком садике не могло быть и речи. Любовь Шиловцева сама взялась "подготовить" сына к школе. Ей тоже не надо было штудировать Макаренко: "Педагогическая поэма" уместилась в одном-единственном углу, где был рассыпан горох и куда Никита становился на колени... если "мама" не считала более полезным отказать ему в ужине или выставить вон из квартиры. Еще бы: некогда умевший читать ребенок стал вдруг путать слоги и забывать буквы – с чего бы это?

Однажды мамаша даже предложила мужу сдать мальчика в детдом обратно. Но Михаил и слышать об этом не желал – сказал, что наложит на себя руки. Еще бы! Он всю жизнь мечтал о сыне и только по чистой случайности, не иначе, не обзавелся им прежде.

Эта хрестоматийная история трогательной семейной любви продолжалась бы и по сию пору (без вмешательства соседей, надо думать), если бы однажды тов. Шиловцев не вернулся с работы в плохом настроении. Масла в огонь подлила его любимая супружница (до того любимая, что даже матери своей Шиловцев пригрозил расправой, если та вздумает обидеть его обожаемую Любочку). Супружница пожаловалась: сын "ухмылялся" во время занятий и снова грыз ногти.

Не правда ли, такое чудовищное поведение достойно самой страшной расправы? Во всяком случае Шиловцев был абсолютно точно уверен, что "ухмыляться" во время занятий – все равно что изнасиловать батальон учительниц труда. Ремень, разумеется, был под рукой, и любящий отец окончил порку, только когда сын потерял сознание. Случилось это через час, и фельдшер бригады "скорой", приехавшей по вызову, смог лишь констатировать смерть. Позднее эксперты установили, что Шиловцев ударил ребенка не менее ста десяти раз. "На теле не было живого места, – рассказал фельдшер, – свежие и давние кровоподтеки, синяки... Мать мальчика стала объяснять, что ребенок был непослушным и постоянно ей досаждал. Папаша согласился с ней и сказал, что Никита мешал супруге спать. А потом спросил, собрать ли ему вещи и много ли дадут за убийство".

Дали немного – всего 13 лет. Любовь Шиловцева отделалась 15-ю годами, поскольку следствие доказало, что именно она стала подстрекательницей к убийству, а супруг был в ее руках лишь орудием.

Не правда ли, на этом фоне рассуждения законоведов и законотворцев об отмене смертной казни выглядят весьма актуально! И как человечен мораторий на смертную казнь!

Вы не смейтесь, я серьезно. Да, 13 и 15 лет за содеянное – небольшая цена. Но это 13 и 15 лет медленной мучительной смерти. Шиловцеву сейчас чуть больше пятидесяти. И когда я думаю о том, что сотворят с ним за 13 лет живущие "по понятиям" сокамерники, я понимаю, насколько этот ничтожный срок справедливее смертной казни. Потому что таких гадов надо гасить – долго, тщательно и желательно публично. Чтоб другим гадам было неповадно. Чтобы помнили: справедливость есть.

"Что вы делали, когда ваш супруг избивал мальчика?" – спросил у Любови Шиловцевой следователь Луховицкой прокуратуры. "В окно смотрела, – ответила та. – У нас из окна вид замечательный". Что ж, на ближайшие 15 лет вид из ее окна станет несомненно еще более впечатляющим. И очень хочется надеяться на то, что в женских зонах тоже живут "по понятиям", которые не позволяют безнаказанно убить ребенка за то, что он "мешает спать".

Может возникнуть вопрос: а с какой это стати я так уверена в том, что на зоне этой сладкой парочке не дадут житья? Все очень просто: люди, которые насилуют тех, кто слабее, люди, которые издеваются над детьми, – это жалкие трусливые шакалы, не способные ответить силой на настоящую силу. Им нравится чувствовать власть над ребенком, потому что в реальной жизни они не имеют власти. Как правило, их место в зонах у параши. И это чертовски справедливо, потому что шакалам природой положено жрать тухлятину. Вот именно поэтому я уверена в судьбе, уготованной Михаилу и Любови Шиловцевым: собаке – собачья смерть.

Однако у этой истории финал не слишком обнадеживающий. "Шиловцевых" гуляет по миру столько, что всех, к сожалению, разом не пересажаешь. Самое же скверное заключается в том, что, испытывая постоянные проблемы в общении с себе подобными, то есть со взрослыми людьми, они стремятся "разнообразить" свое жалкое существование "общением" с детьми. И забирают их из детских домов. И идут работать воспитателями, учителями... нет, не в простые школы – там особо не повластвуешь, родители сразу все поймут и подымут крик. В детские дома и интернаты идут такие. Туда, где не существует родителей, где некому заступиться за ребенка. Буквально не так давно трое педагогов сыктывкарского интерната запечатлели на пленке 15-минутного фильма сцены издевательства сотрудников интерната над детьми. По приказу директора школьный туалет был переделан в карцер, куда сажали провинившихся детишек. Во время следствия воспитанников заставляли пить успокаивающие препараты, чтобы те не могли говорить в суде. Давали чудовищные дозы аминазина, в одном случае 7 таблеток за раз... За последние полтора года покончить с собой пытались 9 воспитанников.

Летом прошлого года "Yтро" сообщало о чудовище, которое работало вожатым в приморском пансионате "Солнечный". Ситуация страшна до омерзения и так же тривиальна: подонок думал, что сиротам некуда идти и некому жаловаться. Он насиловал мальчишек и девчонок. Непокорных – избивал и все равно насиловал.

В феврале 1998 года правозащитная организация Human Rights Watch опубликовала интервью с воспитанником одного из питерских детских домов. В частности, мальчик рассказал о том, что "директор и воспитатели не всегда наказывают детей сами. Они могут поручить старшим детям исполнить наказание. Одна из наших воспитательниц может прямо сказать: "А ну-ка, вы двое, подеритесь!" Они так делают когда в наказание, а когда и просто для развлечения". Другой подросток добавил: "Или из чистого садизма".

По данным все той же Human Rights Watch, от 30 до 60% наших детей-сирот совершенно необоснованно получили диагноз "олигофрения", причем в государственных детских приютах, где содержатся эти дети, они подвергаются самому жестокому, бесчеловечному обращению.

Вот так. История с Шиловцевыми – это лишь малая часть вершины огромного айсберга, до которого нет дела ни соседям, ни знакомым, ни друзьям тех, на ком лежит ответственность за воспитание сирот. Их слишком много, таких историй. И слишком много тех, кто изо дня в день терпит побои, унижения, насилие. Они вырастают – и отыгрываются за все свои детские страхи и слезы. На других – тех, кто слабее.

И вот это – самое страшное.