Причуды императрицы

Было это сто с лишним лет назад, когда еще не прогремели мировые войны и над миром не прокатились разрушительные революции. Обихаживая в Швейцарии собственную молочную ферму, принимая гостей и потчуя их кефиром, русский народоволец-эмигрант Егор Лазарев испытывал удовольствие встреч с людьми самого разного общественного положения и разной национальности. Было много вдвойне своих – из России и тоже революционно настроенных особ, но хватало и просто европейских гостей, набирающихся здоровья в живописных альпийских окрестностях. Слава о кефирном заведении Лазарева разбежалась тогда широко, дело процветало. Самой необыкновенной клиенткой (можно сказать, и пациенткой) неоднократно судимого и ссылаемого в России Лазарева, бывшего соратником Желябова и Кравчинского, позднее Азефа и Савинкова, оказалась императрица Австро-Венгрии Елизавета, романтическая и загадочная супруга столь известного Франца-Иосифа. Некоторое время она была с русским революционером почти неразлучна.

Революционер на службе монархии

Все произошло достаточно случайно для обеих сторон. В конце своей необычной жизни, будучи еще не старой женщиной (не исполнилось и 60), но уже прабабушкой, императрица Елизавета стала болеть. Это, собственно, началось давно (некоторые источники утверждают, что она начала недомогать с первого дня замужества), но в описываемое время болезненное состояние особенно обострилось. Современная медицина назвала бы ее болезнь перманентным психосоматическим расстройством, обусловленным особенностями ее психики и ненормальным режимом жизни.

Елизавета справедливо считалась одной из красивейших женщин тогдашней Европы, но попытки сохранить увядающую со временем привлекательность обходились ей чрезвычайно дорого. Всю свою жизнь императрица сознательно культивировала худобу и стройность и в этих целях питалась странно, если не сказать отвратительно. При росте в 172 см (на несколько сантиметров выше, чем супруг) она весила самое большее 50 кг, имея 50-сантиметровую, поистине осиную талию. Чтобы сохранить низкий вес, она постоянно держала диету, сочетаемую с многочасовыми выездами верхом на лошади и длительными пешими прогулками. Возле своих покоев она всегда просила оборудовать комнату для гимнастики и массажа. Патологическая страсть к похудению – анорексия – способствовала развитию у нее внутреннего отвращения ко всему грубо физическому, в том числе сексу (хотя четверых детей – трех девочек и мальчика – она все-таки родила).

Она часто испытывала приступы кашля. Столь же часто у нее повышалась температура и наступало состояние физической слабости. При своих хворях она годами вообще не обедала (разве можно назвать обедом поглощение за несколько минут мясного сока от полусырого бифштекса), а на завтрак обходилась чашкой бульона, сырыми яйцами и рюмкой портвейна. К тому же она курила, даже во время езды в коляске. На фоне недостаточного питания у нее развилось малокровие, но она упорно продолжала бороться за сохранение девичьей свежести. Косметическое производство тогда еще не было налажено, и в погоне за красотой она делала диковинные ныне процедуры (ночные маски из сырой телятины, теплые ванны с оливковым маслом и т.п.).

У нее всегда были расшатаны нервы, она не выносила темноты, приговаривая, что "достаточно темно будет в могиле", а при свете могла спать только недолго. С годами у нее началось расширение сердца, к этому добавились ревматизм и радикулит. Придерживаясь установленного ею самою режима питания и сна и мало прислушиваясь к советам врачей (а ее обслуживали светила европейской медицины), она годами не выходила из состояния недомогания, недовольства жизнью и депрессии.

В этой ситуации она хваталась за соломинку, прибегая то к фруктовой, то к молочной диете. Летом 1897 года во время пребывания в Монтрё она решила испытать лечение кефиром. Неясно, знала ли она, что Лазарев – революционер, но даже если бы знала, вряд ли это ее остановило бы. Здесь самое время предоставить слово оставившему слегка витиеватые, в духе крестьянского джентльменства, воспоминания Егору Егоровичу:

"После подробного осмотра фермы и двухчасовой непринужденной беседы между фермером и высокой гостьей устанавливается столь горячая взаимная симпатия, что императрица – мило, изящно и в то же время повелительно – пригласила радушного хозяина состоять при ее особе лейб-медиком на все время ее пребывания в Швейцарии. Хозяину ничего не оставалось как почтительно повиноваться...
Состоявший при императрице лейб-медик (чех) в тот же день был отправлен императрицей с экстренным поручением в Вену, и с следующего же дня Лазарев занимает его почетное место. В течение шести недель, проведенных императрицей в Монтре, Лазарев остается верным блюстителем здоровья ее величества. Он ежедневно навещает свою клиентку, сближается с старой фрейлиной, благодаря чему перед ним открываются все "тайны" австрийского двора".

Лазарев был очарован встречей и пишет, что "императрица Елизавета, когда-то первая красавица в Европе, была по натуре чрезвычайно интересная, любознательная и хорошая женщина". По всей видимости, пользу от лечения кефиром и удовольствие от встреч с живым и энергичным русским получала и Елизавета. Во всяком случае, на какое-то время Лазарев стал ближайшим к ней человеком. Как он замечает, его влияние возросло до такой степени, что приехавший навестить Елизавету наследник австрийского престола эрцгерцог Франц Фердинанд, впоследствии убитый в Сараеве, должен был искать протекции у лейб-медика-фермера-народовольца, чтобы добиться у императрицы пятиминутной аудиенции. Такой вот в Швейцарии объявился предтеча Распутина!

Сеансы лечения кефиром после того достопамятного лета Елизавета больше не повторяла: через год она погибла в результате нападения итальянского анархиста. А так не исключено, что на ферме Лазарева в Божи императрица могла бы познакомиться и с Лениным, и с Азефом. Если б это вдруг произошло, вряд ли Елизавета увидела бы в этом нечто ужасное и неподобающее. Она, постоянным несоблюдением предписанных условностей и правил предвосхитившая принцессу Диану, вообще была странной дамой, прожившей жизнь столь же неповторимую, сколь и будоражившую окружающих.

Странная жизнь необычной императрицы

Она родилась в рождественскую ночь 24 декабря 1837 года, родилась, как и Наполеон, с зубом счастья во рту. Происходя из семьи герцога Максимилиана Баварского и будучи его любимой дочерью, Елизавета (или Зизи, как ее называли близкие) до 16 лет жила беззаботно и весело в семейном замке Поссенгофен близ Мюнхена. Она росла очень красивой, фантазеркой, понятливой, внимательной и непоседливой. Ее интересы сплетались вокруг писания и чтения стихов (она боготворила Гейне), игр на природе, охоты, верховой езды, заботы о домашних животных.

Потом вдруг, еще не созрев, она сразу вступила во взрослую жизнь. История ее замужества была романтической. Императору Францу-Иосифу прочили в жены ее сестру, принцессу Елену, и вся баварская семья была приглашена в Австрию, в летнюю резиденцию Габсбургов Ишль. В конце скучного обеда в комнату впорхнула откушавшая отдельно с гувернанткой маленькая Зизи. Увидев ее, обычно очень выдержанный Франц-Иосиф, которому было уже 23 года, потерял голову. Он подошел не к старшей сестре, а к младшей и предложил ей посмотреть лошадей. Вернувшись с прогулки, он объявил матери, что женится, но не на Елене, а на принцессе Елизавете. Через несколько месяцев на засыпанном цветами корабле император отвез по Дунаю свою молоденькую невесту из Баварии в Вену. "Я влюблен, как лейтенант, и счастлив, как бог!" – написал Франц-Иосиф в письме другу. Аналогичную влюбленность испытывала тогда и Елизавета.

Трогательное семейное счастье (или его подобие) продолжалось шесть лет, однако после тяжелых родов третьего ребенка, наследника трона Рудольфа, всякие чувства у императрицы отрезало как ножом. Секс для нее всегда мало что значил, к тому же, возможно, в ней взбунтовалась кровь (они с супругом были близкими родственниками – кузенами и даже должны были получить согласие на брак от Папы). Так или иначе, но в 1860 г. Елизавета надолго уезжает из Вены, подальше от мужа и детей. Почти два года проводит она одна на острове Мадейра, потом на Корфу, в Бад Киссингене и Поссенгофене. Хотя в августе 1862 г. она и вернулась к мужу, с той поры большую часть года она проводила за пределами своей империи. Ее это устраивало, Франц-Иосиф вынужден был смириться, зато свободнее вздохнули церемониймейстеры австрийского двора.

Дело в том, что императрица с самого начала стала выказывать пренебрежение к вековому габсбургскому этикету. То она выходила из дворца одна – пешком, без свиты и охраны – и делала покупки в магазинах. То приглашала на ужин в свои комнаты друзей в три часа ночи, и не все ее друзья были люди знатные. То отказывалась появляться на обедах императора, говоря, что заботится о фигуре и не выносит однообразных и тяжелых блюд. Все это очень не нравилось ее супругу, чрезвычайно придерживавшемуся установленных правил и не терпевшему вольностей, выводило из себя организаторов дворцовой жизни. Позднее сильно отравляло жизнь Францу-Иосифу то обстоятельство, что в зарубежных гостиницах императрица останавливалась, как правило, под вымышленным именем и он, император, вынужден был адресовать свои личные письма какой-нибудь миссис Никольсон. Тем не менее он это терпел.

В глазах европейского света Елизавета продолжала оставаться идеальной супругой и божественной женщиной. Ее красоту тиражировали в многочисленных портретах и картинах лучшие европейские художники, ей посвящали стихи поэты. О выстроенных по ее указаниям вилле "Гермес" в Лайнцском лесу и замке "Ахиллейон" на острове Корфу ходили легенды. Она по-прежнему много читала, по-прежнему любила Гейне, даже собирала его письма и поставила ему памятник в Ахиллейоне, из прозаиков же предпочитала русских романистов. Всем было известно, что она выучила венгерский и греческий языки. Описание ее болезней на страницы светской хроники не попадало.

При том, что она редко пребывала в пределах империи, ее любило все население габсбургской державы. В Венгрии же ее положительно боготворили, и было за что. Елизавета испытывала необъяснимую симпатию к этой стране (ходили слухи, что все объяснялось благосклонностью к одному венгерскому аристократу). В качестве первого свадебного подарка она потребовала от Франца-Иосифа смягчения участи осужденных венгров, затем настойчиво поддерживала идею создания двуединой монархии Австро-Венгрии и добилась-таки своего в 1867 г. Короновавшись венгерской короной, она проявила благосклонность и к супругу, родив вскоре своего последнего ребенка – дочь Валерию.

В дальнейшем они продолжали жить порознь. Император тосковал. Терпеливо снося все выходки супруги и уже имея заменявших ее неофициальных спутниц жизни, он, как юноша, писал ей трогательные письма с просьбой о свидании. В средствах он ее не ограничивал, зато она последовательно и до конца отделяла принадлежащее лично ей имущество от мужниного.

Необычная смерть странной императрицы

Елизавета погибла так же необычно, как жила, в результате нападения террориста. Когда-то, в феврале 1853 г., подобное покушение пережил Франц-Иосиф. Тогда его, склонившегося над каменным ограждением во время прогулки, ударил в спину кухонным ножом ученик портного Ян Либени, родом из Венгрии. Нож задержала застежка галстука, император отделался легкой царапиной. Его супругу Провидение не спасло.

9 сентября 1898 г. она приехала в Женеву в прекрасном настроении. Цель поездки была неясна, возможно, предполагалось и посещение находившейся неподалеку фермы Лазарева. Завтрак показался ей превосходным, против обыкновения она выпила даже шампанского и написала тут же императору, что такого мороженого не ела никогда в жизни. Последовала длительная прогулка, а вечером в гостинице ее настроение резко изменилось. Томимая неясным предчувствием, она решает отъехать на следующий день на пароходе.

Yтром 10 сентября местные газеты сообщили, что Елизавета Австрийская остановилась в отеле "Бо Риваж". Это сообщение имело для императрицы роковые последствия, поскольку вывело на нее убийцу. Днем все было готово к отъезду. Перед посадкой на пароход она еще успела зайти в музыкальный магазин, а затем, никем, казалось бы, не узнанная, отправилась на пристань. До пристани было 100 метров, она пошла туда пешком в сопровождении только графини Старэй. Перед самым причалом улицу неожиданно перебежал какой-то человек и, низко наклонившись, ударил Елизавету в грудь, как будто кулаком.

Императрица упала, человек побежал. За ним погнались случайные прохожие и вскоре настигли. Ирма Старэй склонилась над Елизаветой, но та уже открыла глаза и, опираясь на руку фрейлины, встала. "Ничего не понимаю, – сказала она. – Кажется, у меня немного болит грудь. Но смотрите, пароход отходит, надо спешить". Ее окружили свидетели произошедшего, на разных языках она отвечала, что все в порядке. Потом дамы быстро прошли на корабль.

По дороге Елизавета спрашивала, где тот страшный человек, который ударил ее. Уже на борту, когда корабль стал отходить, она вдруг побледнела и стала валиться на колени. Старэй, едва удерживая ее, закричала о помощи, о стакане воды, еще полагая, что у императрицы сердечный приступ. Все было гораздо хуже. Обыкновенный трехгранный напильник длиной 16 см, которым был вооружен нападавший, пронзил ее сердце. С таким жутким ранением она разговаривала, двигалась и прожила еще около получаса. Корабль вновь причалил, хрипевшую Елизавету успели донести до отеля, и только там прибежавший врач констатировал смерть.

Через пять дней ее торжественно и пышно похоронили в Вене, в вековой усыпальнице Габсбургов. На гроб Елизаветы были положены четыре ее короны, которые при жизни она игнорировала, и три венка: от императора и двух дочерей. У гроба лицо Франца-Иосифа дрогнуло, но он тотчас овладел собой.

Ее убийца, итальянец Луиджи Луккени, через месяц был приговорен к пожизненному заключению, поскольку в кантоне Женева смертная казнь была отменена. Ему в это время было двадцать пять лет, он приехал в Швейцарию в поисках работы, но примкнул к группе анархистов, которые выбрали его для совершения громкого убийства. Террористический акт нужен был для возникновения в обществе паники, а Луккени было все равно, кого убивать. Когда его вели в зал суда, он демонстративно улыбался, после объявления приговора кричал "Да здравствует анархия!", но после 12 лет заключения повесился у себя в камере.