А.Клюквин: "Суетиться под клиентом совершенно ни к чему"

"Yтро": Александр Владимирович, легко ли быть соавтором Шекспира?

Александр Клюквин: Когда впереди тебя идет такой гений, как Шекспир, следовать за ним довольно просто. Надо как-то соответствовать. Писалось легко. Как играется, не знаю, хотя сам спектакль я видел. Зрителю, кажется, нравится.

"Y": Вы также принимали участие в создании спектакля "Таинственный ящик". А еще что-то впереди есть в таком же духе?

А.К.: Я написал сказку "О самой сильной силе", сделал инсценировку по Зощенко. Хочу еще одну сказку написать, мне нравится в таком материале работать, только времени сейчас нет.

"Y": Но планы на постановку этих вещей есть?

А.К.: Я бы поставил сам. Но, понимаете, я же человек не знающий меры, я же размахнулся на основную сцену Малого театра. Для этого нужно много денег, в пьесе много чудес, восемнадцать действующих лиц, семь или восемь мест действия, костюмы. Сложно!

"Y": Малый театр славен своими традициями. В чем они для вас заключаются?

А.К.: В работе, в профессии. Что главное для актера? В чем его бог? В действии и в партнере. Все остальное от лукавого, все остальное можно придумать. Самому или за тебя кто-нибудь придумает. Если ты не владеешь действием и не видишь партнера, то какие бы традиции ты ни соблюдал, как бы ни отмечал премьеры или вводы, как бы ни вел себя в театре, вставал бы, когда входит женщина или старший, ничего не получается. Эти традиции никто не замечает, если нет главного!

"Y": Николай Александрович Анненков очень любил читать со сцены пушкинского "Пророка". Чувствовалось, что его актерское кредо было именно "глаголом жечь сердца людей". Каково ваше кредо, во что вы верите как актер?

А.К.: Да опять же в партнера и в действие. Верю в удачу, верю в то, что надо много-много работать, что не надо тусоваться, не надо продаваться, не надо ходить по студиям и говорить: "Возьмите меня, я хороший актер!". Если годишься, то увидят, заметят, найдут, а если не заметят и не найдут, то, значит, ты не годишься! И суетиться под клиентом совершенно ни к чему, себе дороже. А вообще жизнью своей надо увеличивать количество добра, как сказал Островский в "Мудреце". Потому что не красота спасет мир, я с этим бредом не согласен, а доброта и только она. Ни сила, ни ум, ничто остальное.

"Y": И все же, актер сейчас пророк или нет?

А.К: Хороший актер – пророк, плохой – нет, и никогда им не был. Это от профессии не уходит, оно так всегда было, есть и будет.

"Y": Вы обычно строго судите своих героев? Вы им адвокат или прокурор?

А.К.: Зачем же прокурор?! Конечно, адвокат! Они ж все хорошие! Кто про себя думает, что он плохой? Есть такой человек? Они все себя любят, они все думают, что делают добро. Как можно про своего персонажа, про того человека, который ты и есть, думать, что он плохой?

"Y": Отрицательного персонажа обличаете или стараетесь как-то защитить?

А.К.: Я стараюсь его понять. Как говорил старик Станиславский, играешь злого – ищи, где он добрый. Судить должны те, кто смотрит спектакль, зрители.

"Y": Есть ли для вас трудности в вашей профессии?

А.К.: Нет. Есть не трудность, так это назвать нельзя, – есть удовлетворение от разгадывания, если роль получается, и огорчение, если разгадать не удалось. Какая может быть трудность от того, что я люблю и без чего жить не могу? Физические трудности есть, на съемках вот недавно чуть голос не подорвал. Для меня это крайне странно, чтобы я сорвал голос. Я был поставлен в такие условия, что пришлось сказать: "Перестаньте! Вы хотите, чтобы я у вас больше никогда не работал? Все, больше не буду, хватит!" На съемках с утра до ночи работали. По воде ходил в октябре – лето играл.

"Y": Сами на спектакли часто ходите?

А.К.: Очень редко. Сапожник без сапог. В то время, когда люди ходят в театр, я обычно либо играю для них, либо работаю где-нибудь на съемках или озвучании, либо уже сил нет, и я просто отдыхаю. Хотя последнее у меня почти не получается. Отпусков нет, выходных нет лет пятнадцать...

"Y": И даже желания не возникает прийти в театр как обыкновенному зрителю?

А.К.: Я тут был в одном театре. Пригласил меня мой друг на свой юбилей, я пошел, посмотрел и понял, что я счастлив, что работаю в Малом. То, что я увидел, меня повергло в глубокое уныние. Я зашел в театр (большой театр, известный, масса хороших артистов), на стенах – фотографии со сценами из спектаклей. Я думаю, у нас такого нет, а как хорошо бы тоже самое сделать. И так даже слегка позавидовал. Но когда посмотрел половину первого акта, все прошло. Дочь спросила: "Пап, можно я выйду?" "Нет, – говорю, – милая, смотри! Смотри-смотри, для развития!" (смеется)

"Y": Ваша дочь с актерским миром никак не связана?

А.К.: Нет, она учится в институте Мориса Тореза. Учит французский, английский и итальянский. Кем она будет, я не знаю. Сама она тоже пока не знает. Хочет что-то делать на телевидении, но опять же это ее дело, ее жизнь. Она однажды попыталась стать актрисой. Я ей сказал – давай попробуем, подготовим басню, прозу, стихотворение. Выучим, почитаем... Мы начали с ней работать, и больше двух часов я добивался, чтобы она просто засмеялась. Кончилось истерикой, проклятиями: "Я никогда больше этого делать не буду!" Я говорю: "Вот и славно, значит тебе это не очень нужно. Если ты без этого можешь жить, то и не надо ходить в эту профессию".

"Y": А сами вы как попали в профессию?

А.К.: Есть несколько причин. Я не знаю, в каком они порядке идут, я уже забыл. Но толчком был школьный КВН, когда я сыграл Змея Горыныча, что-то еще, мне очень это понравилось. Потом я выучил и прочитал "Баню" Зощенко, зал давился от хохота – я смеялся на сцене больше всех. Да и вообще сама профессия мне нравилась. А до этого я поработал на заводе, на практике, и понял, что никогда в жизни я не буду вставать в пять утра, чтобы к шести идти к станку. Ни за что!

Самый первый мой учитель – Михаил Юрьевич Романенко. Театральный художник, актер, педагог. Я к нему совершенно случайно попал. Кажется, 14 марта... 1974 года. Я тогда приехал поступать в Москву. Отец был на войне в Сирии, командовал танковой бригадой (у меня вообще полный комплект – мать учительница, отец военный). Я знал только два учебных заведения – ГИТИС и ВГИК, потому что они были на слуху. Пошел в ГИТИС, увидел этих длинноволосых старшекурсников в джинсах. Меня это срубило совершенно – они были такие свободные: ходили по коридорам, курили, громко разговаривали. Они так вели себя, как будто они были уже богами. Я подумал: "Саша, возьми себя в руки! Уйди сейчас же отсюда! Иди, иди! Уходи!" И перестал этим всем заниматься, пошел во МХАТ монтировщиком декораций. Дослужился до старшего правой стороны. Но вот приехала из Сибири мама и увидела где-то на столбе объявление. Я позвонил и Михаил Юрьевич Романенко сказал: "Приходи!" Я пришел, начал ему читать, после чего он мне сказал: "Не нужен ты мне здесь! Уходи!" Я говорю: "Да не уйду я никуда! Мне поступать нужно, весна!" "Что ж, – говорит, – с тобой делать?" "Вы же учитель – учите" "Странный ты, – говорит – какой-то. Ты ж ничего не умеешь". "Вы научите – буду уметь!" "Хорошо, оставайся с испытательным сроком". Через два месяца он основал студию, которая называлась "Гармония", и днем рождения студии считал тот день, когда я к нему пришел.

Потом я поступил в Щепкинское училище. Там у меня были учителя – М.И. Царев, Б.М. Казанский, Р.Г Солнцева, Л.Е. Хейфец, О.М. Головина, в общем, вся Щепка. А в самом театре у меня два учителя – Виталий и Юрий Соломины. С Виталием я работал больше, мы с ним крепко дружили. А на Юрия Мефодьевича я смотрю как на одного из лучших артистов в мире. Лучших!

"Y": Вы ведь работали под руководством Юрия Соломина. Он ставил "Коварство и любовь"...

А.К.: Да, и "Три сестры", и "Таинственный ящик". В последнем мы вообще очень тесно работали: с ним и с композитором Гоберником. Ведь эта эпопея с постановкой длилась года четыре, по-моему. Это только у меня, а у Соломина от замысла до воплощения прошло лет пятнадцать-двадцать. Два года я писал песни, потом редактировал пьесу, дописывал сцены, расширял ее, потому что она довольно куце написана. Пока Гоберник писал музыку, пока я переделывал под музыку стихи, прошло еще два года. И вот мы начали все это дело воплощать, было полгода замечательной творческой работы. С наслаждением вспоминаю.

"Y": Потом из-за болезни Юрия Мефодьевича был перерыв... Но все с нетерпением ждали возвращения "Таинственного ящика" на сцену.

А.К.: Да, это было ужасно, ведь спектакль только-только родился. Как он пойдет, покажет этот сезон. Нужна реклама, но не такая как у нас в Малом, вялая и неагрессивная.

"Y": А какая?

А.К.: А такая, что брать человека за уши и тащить в театр. Не надо уповать на то, что, мол, у Малого театра свой зритель – был, есть и будет. Он меняется, он может уйти. Если нигде не говорить о том, что есть Малый театр, то о нем никто знать не будет. Это первое. Второе. Почему мы должны к себе так скромно относиться, если сами считаем, что мы лучший театр страны? Почему мы должны так скромно молчать об этом в тряпочку? Что за совковые замашки? Сейчас, слава богу, у нас стали на здании театра вешать большие постеры. Ну, хоть так!

"Y": Возвращаясь к вашей совместной работе с Юрием Мефодьевичем, например, над "Коварством и любовью". Кто видел этот спектакль, наверняка скажет, что комедийный образ гофмаршала фон Кальба в вашем исполнении сильно выбивается из общего тона... Чья это в большей степени заслуга – ваша или Соломина как постановщика?

А.К.: Чьего там больше? Наверное, моего, потому что образ рискованный получился. А откуда пошло? Да кто ж знает... Когда мы работали над пьесой, Юрий Мефодьевич хотел сократить одну из сцен. Но я уперся и сказал: "Если вы сократите, то я подам заявление об уходе из театра. Так нельзя. Так, на мой взгляд, творчески неверно". "Ну ладно, – говорит, – докажешь, покажешь". "Хорошо, пожалуйста. Но вот в этом месте я хочу упасть в обморок" "Саша, не надо падать в обморок, ну что это такое!?" "Юрий Мефодьевич, давайте покажу?" "Покажи". Я упал, и он тут же расхохотался: "Был не прав, валяй!"

"Y": Вам легко перестраиваться с фон Кальба, например, на Андрея Прозорова в "Трех сестрах"?

А.К.: Легко. А чего тут перестраиваться? Я ж не сумасшедший, я же не становлюсь фон Кальбом – я вижу партнера, кулису, зрителей, слышу реплику, выход.

Я сыграл, пришел домой, выпил 50 граммов виски, поспал, с утра поехал записал какую-нибудь ерунду, потом еще какую-нибудь или порепетировал здесь, потом приехал в театр – сколько событий-то наслаивается! Какой фон Кальб, он уже забыт давно!

"Y": Александр Владимирович, а как вы попали на озвучание? Все же большинству зрителей вы известны именно в этом амплуа...

А.К.: Случайно. Мы снимали какой-то спектакль Малого театра в Останкино, и был у меня перерыв между съемками часа три-четыре. Делать было нечего, и я болтался по Первой студии. А рядом озвучивали один из первых мультиков про Скруджа Макдака, какую-то роль там делал Дима Назаров. Не пришел актер! Что делать? Дима говорит: "Подождите, тут же рядом наши работают, сейчас я найду вам актера!" Спрашивает меня: "У тебя есть два часа?" – "Есть". – "Пойдем!" Я этим никогда раньше не занимался. И как-то взял и попал.

"Y": И какого персонажа вы озвучивали?

А.К: Не помню, то ли звереныша какого-то, то ли бандита... Потом пригласили на вторую серию, потом еще на одну. Потом на "Пчелу Майю", "Мишек Гамми", потом фильмы художественные пошли. То есть был толчок, случай, ну а все остальное – это уже я сам.

"Y": А в кино Вас часто приглашают сниматься?

А.К.: Третий год, как я снимаюсь очень плотно. С июня подписал контракт на семь или восемь фильмов – художественные и сериалы. Три или четыре уже отснял. Скоро улетаю сниматься на Кипр. Вот! (смеется) я уже на Кипр летаю сниматься, черт возьми! "Мне в Париж по делу срочно..." Вообще уже около пятнадцати фильмов у меня снято. Большинство, конечно, сериалы. Художественное кино ведь только в последние два-три года стало подниматься. А до этого просто не хотелось сниматься. Я себе давно зарок поставил: не буду ходить и просить. Если я буду нужен, меня найдут.

Беседовали Константин Цареградский и Александра Солнечная