Самый неудачный способ спасения страны

ФОТО: AP

Пятнадцатилетие ГКЧП Россия отметила скромно. Можно сказать, вообще не отметила. Пара десятков коммунистов в Москве у подножия бывшего музея им. В.И.Ленина заверяли друг друга в благородстве помыслов тех, кто в эти августовские дни в 1991 г. объявил президента СССР Михаила Горбачева больным, а себя – единственно здоровыми. Демократы, числом чуть большим, собрались неподалеку от Белого дома, демонстрируя приверженность "окопному" братству, в которое, из-за скоротечности тех событий, многие даже вступить не успели. 19 августа, а вместе с ним и два последующих дня известных событий, окончательно превращаются в "дату": рутинное воспоминания о происшествии с неустановленным историческим смыслом.

Победа добра над злом сомнений не вызывает, да и учебники с энциклопедиями удостоверяют: новая Россия зародилась в эти дни. И все же восторг победы над советской властью в ее последней, гекачепистской реинкарнации, в конце концов уступил место горькому послевкусию. Победа в августе 1991-го так и не стала для россиян столь же славной страницей истории, как падение берлинской стены для немцев. По прошествии лет стало ясно, что противостояния титанов не было: и с той, и с другой стороны историю пытались вершить в общем-то политические недомерки. Их амбиции, их стратегические просчеты, их суетливость и их мелочность не только разорвали на части единое пространство великой страны, но и толкнули теперь уже суверенную Россию на заведомо ухабистую дорогу.

В этом кроется одна из причин того, что демократическая Россия почти все эти 15 лет не очень жаловала "праздник" своей победы над ГКЧП. С каждым годом все в этой истории, от великого до мелочей, взывало к ревизии. Вопрос о том, знал ли Горбачев о готовящемся перевороте или не знал, в этом ряду – один из самых второстепенных. Более поучительным стало бы понимание той подлинной роли, которую сыграли тогдашние элиты – союзная, региональные, и, собственно, российская. Что касается "демократов" и "консерваторов", то и одни, и другие были во всех без исключения политических элитах. Стоит ли говорить, что зачастую это были одни и те же люди. Потому и противостояние оказалось таким странным, и "демократический" союз Ельцина с Хасбулатовым столь быстротечным – до очередного размежевания, нас сей раз по-настоящему кровавого, в октябре 1993 года.

Люди, устроившие ГКЧП, оказались политическими слабаками. Но они не были ни предателями, ни негодяями, ни придурками. С их точки зрения страна, которую они привыкли видеть могущественной и державной, рушилась. Выбранный способ остановить этот процесс был самым неудачным из всех, что можно было придумать.

Однако сводя все к "путчу", к "истерике" якобы цепляющейся за власть советской номенклатуры, мы впадаем в оскорбительное для огромного числа граждан России, и еще большего числа наших сограждан из бывшего СССР, высокомерие. Спрос на единую страну накануне событий 19 августа был высок. Особенно это ощущалось на периферии, в республиках Средней Азии, в Закавказье, в той же Белоруссии. Сообщение о ГКЧП там было воспринято чуть ли не восторженно. Не только просоветскими элитами, которым становилось все труднее отбиваться от местных "народных фронтов" (демократической риторикой они прикрывали жесткий национализм), но и населением, которое уже давно связывало пустые прилавки и талоны на продукты с "перестройкой". Именно там, в национальных окраинах СССР, имперский дух, как ни странно это может показаться на первый взгляд, был сильнее, чем в самой матушке России. Стоит вспомнить, что крестьяне Грузии в камеру московского журналиста и сегодня говорят, что хотят возвращения обкомов. Примерно о том же рассуждали и чеченские боевики в середине 1990-х.

ГКЧП знал об этих настроениях, знал об ожиданиях "сильной руки" – потому и ввязался в авантюру. Одной из многих причин поражения Янаева, Пуго, Язова и прочих стало то обстоятельство, что сражение они вели на чужой территории. Тогдашней РСФСР было наплевать на периферию. Да и россиянам, включая большинство тогдашних демократов, было все равно, что будет с национальными окраинами СССР. Мысль о том, что, избавившись от балласта нацреспублик, Россия наконец-то задышит полной грудью, разделялась не только модными экономистами, но и населением – по крайней мере, той его частью, что имела время и возможность рассуждать на подобные темы. Потому призыв ГКЧП сохранить страну был воспринят в РСФСР как демагогия, как постановка несуществующей или несущественной проблемы.

То, что любые выкладки по событиям тех дней неизбежно упираются в факт развала СССР, закономерно. Политика сегодняшнего дня – это эхо именно того геополитического коллапса. Гражданство и переселенческие программы для русскоговорящих жителей СНГ, проблемы интеграции и Союзное государство, просящиеся в Россию Южная Осетия и Абхазия – все это не вставшие на место осколки того великого единого целого. В 1991 г. могильщиками советской реальности – многоплановой, сложноструктурированной и, конечно же, неоднозначной, - стали как сам ГКЧП (невольно), так и руководство РСФСР (сознательно). Подписание Михаилом Горбачевым указа о фактическом роспуске КПСС стало контрольным выстрелом в затылок единого государства.

Республиканские лидеры, все как один члены ЦК, в катастрофически меняющейся для них реальности, были вынуждены переходить на сленг подпиравших их местных "демократов". "Парад суверенитетов" позже был представлен в российском официозе как объективный процесс распада страны. Это как минимум полуправда. Именно руководство РСФСР и вынужденный действовать по его указке Горбачев сделали все, чтобы национальные элиты на всех парах ринулись вон из Союза. Сегодня ответственность за это демократы первой волны брать на себя не хотят. Слишком цинично и эгоистично представляются в этом свете события того времени.

Результатом событий 1991 года стала смена элит. Несмотря на то что новую страну возглавил выходец из топ-менеджмента КПСС, кадровый состав правительства был действительно принципиально новым. Однако стало ли от этого хорошо – вопрос спорный. Во всяком случае, практика 1990-х показала, что носители новых демократических идей не всегда оказывались на высоте в таких материях, как компетентность, честность и эффективность. Что здесь от системного кризиса конца 1980-х, а что от незрелости ранней России, сложно понять и сегодня.

Очевидно другое: клич августа 1991-го о защите демократии стал для власти индульгенцией по любому поводу, подчас весьма далекому от его сути. Этот призыв звучал и тогда, когда танки расстреливали Белый дом в октябре 1993-го, и когда Ельцин чуть было не проиграл Зюганову на демократических выборах в 1996-м, и когда передавал власть наследнику, и когда власть меняла собственников телеканалов и печатных СМИ. Идеализм тех, кто вышел на защиту Белого дома в 1991-м, растворился в цинизме политтехнологий, способных толковать свободу и демократию до бесконечности расширительно. Потому спустя 15 лет мы больше говорим не о значении событий того времени, а об осадке, который от них остался.