Общага-на-крови или кампус-на-сексе

Нет ничего более несхожего, чем эти два романа. Их объединяют только два обстоятельства: во-первых, оба посвящены студенческой жизни, и, во-вторых, авторы, их написавшие, чрезвычайно и непререкаемо талантливы.

Томас Вулф – американец, родившийся в 1931 г., создатель журналистики "новой волны" - сочной, мощной, почти художественной прозы, вскрывающей язвы и нарывы общества. Он продолжает вскрывать их и в книгах, наиболее известной из которых является "Костры амбиций" (1987). Роман "Я – Шарлотта Симмонс" (2004) появился на свет благодаря неуемной энергии 80-летнего писателя, лично изучавшего жизнь и жаргон университетского кампуса. Надо сказать, изучил он их тщательно. Жаргонный язык ("хренопиджин") даже в переводе (щадящем, как я понимаю) поражает своей обсценной изобретательностью. Жизнь же студенческого кампуса насквозь пропитана снобизмом, сексизмом и расизмом – излюбленными Вулфом изъянами американской демократии.

Алексей Иванов – уроженец Перми, принадлежащий к поколению студентов, вскормленных перестройкой и гласностью. Он учился в Уральском университете (Свердловск, он же Екатеринбург) примерно в те же годы, что и я, но на другом факультете. При мысли, что общага, описанная в книге, имеет своим прообразом девятиэтажку, располагавшуюся рядом с пятиэтажкой истфака, меня мороз по коже подирает. Потому что страшненькая получилась у него общага. Безысходная, трагическая, тоскливая, как зона. Обрекающая на предательство и подлость. В нашей-то пятиэтажке все было куда более человечно и спокойно. Но, впрочем, реальность художественному образу не указ.

Вулф досконален и дотошен, он выписывает кампус так же подробно, как Толстой – войну 1812 года. Глазами его героини – талантливой девочки из американской глубинки – мы видим не только общагу (совмещенное общежитие с общими туалетами и душем, где буйствует отъявленный и беспринципный секс), но и библиотеку (которая в том числе и место съема девиц), столовую, ночные клубы, учебные аудитории, митинги, студенческие братства и их отвязные вечеринки, крутых парней и ботаников, геев и черных баскетболистов. Мы попадаем в густо замешанный сюжет с подлогом, изнасилованием, расистскими выходками, угрозой отчисления, снобистскими распальцовками и решительностью бедняжки Шарлотты, твердо намеренной не пропасть в этом тайфуне чужих амбиций.

В романе Иванова господствует общага, и только она. Она есть Символ и Метафора. Она – Антиутопия современной России. И ее растерянной, унывающей, запутанной, суицидальной души. В общаге человек раскрывается для решения важнейших, неотложных философских проблем. И там же он гибнет, пошло и безвозвратно, духовно либо телесно. Второй вариант – для тех, кто отважился не погибнуть духовно. В общаге можно и нужно рассуждать о Боге. О его Даре и о том, что человек должен делать. Но при этом в общаге никто ничего не делает, все только бухают и опускаются на дно. Секс в общаге погружен в проблематику Сонечки Мармеладовой. Он непременным образом связан с распутством и унижением, с насилием и гнусным самоутверждением, с шантажом и вымогательством. А если вдруг появляется любовь – она обречена.

Финал романа Вулфа открыт для интерпретаций. Упрямая Шарлотта, пройдя через все испытания и злоключения, остается перед той же проблемой, что и вначале: продолжать ли свою, независимую линию жизни, связанную с поиском настоящей любви и интеллектуальных радостей, или окунуться в соблазнительный мир университетских снобов? Автор оставляет ее в ситуации, когда она может выбирать, и тем самым толкает нас к раздумьям: а что, собственно, может предложить этой девочке американская действительность? И с чем вообще связан душевный покой и благополучие в этой амбициозной, сумбурной, жестокой жизни? И что такое любовь в мире, где каждый озабочен лишь персональной выгодой и слежкой за неприступностью собственных границ?

Зато из романа Иванова мы узнаем, что такое подлинное чувство. Оно рождается в грязи и крови как неземной цветок. Оно возможно лишь в небесном измерении и различимо лишь на фоне помоев. Оно чересчур чисто для этого предательского мира. И еще мы узнаем, что такое по-настоящему беспросветный финал. Автор с самых первых страниц сообщает нам, что один из героев покончит с собой. Только не сразу понятно, кто именно. И, разумеется, это самый лучший из них. В достоевском смысле лучший. Незапятнанный и незащищенный.

Мир Вулфа конкретен и достоверен, до мозга костей социален, и проблемы его героев – это проблемы социализированной личности. Как обезопасить свое личное пространство, проходя сквозь строй мужских тестостероновых наездов, как, отдаваясь, не дать себя использовать (а значит – не обнаружить подлинных чувств), как, наконец, добиться признания и уважения к себе как человеку успешному. Глубже ничего нет. А если и есть, то его надо запрятать так, чтоб забыть, что оно вообще бывает. Потому что все, что глубже – это слабость. Нравственность же, за которую столь страстно борется Шарлотта, не может быть порождена слабостью. И уж тем более не может быть защищена ею. Только силой, под которой понимается упорство и воля к победе.

По Иванову, как и в традиции русского мягкотелого философствования, нравственность – удел слабых. Как князь Мышкин или Алеша Карамазов. Понятно, что такая слабость десятикратно сильнее всякой земной конкретной силы, и она же гибнет от легкого толчка. Очень знакомая диалектика, при помощи которой достигаются духовные глубины, неведомые другим национальным культурам. И вызывает она очень знакомое чувство – легкой растерянности и недоумения. И очень знакомый вопрос: а что, собственно, с этим делать? Делать-то что? А ничего. Всех прощать. Рассуждать о Боге. Пить. Тосковать. О собственной неизбывной греховности сокрушаться. И оправдывать себя. Ибо самооправдание и самообъяснение – самая энергичная составляющая золотого фонда русской классики.

Вот такие две книги, почти невероятным образом совпавшие по теме и году издания, во всем же прочем – полностью противоположные. И если читать их подряд, одну за другой, то понимаешь, что каждая – это сгусток национальной ментальности, это мощный пласт, вывороченный до самого ядра "своего", интуитивно понятного и неумолимо отбрасывающего все чужое. Мурашки по коже. Как мы могли подумать, что мы что-то понимаем в "Звездных войнах", а они – в песнях БГ?..