"Энергетическую империю" погубит собственная глупость

"Yтро": Создается впечатление, что в последнее время у нас сложилась мода на "новогодние" нефтегазовые конфликты с соседями по СНГ. В прошлом году это была Украина, теперь все в очень похожем ключе происходит и в отношении Белоруссии. Каково ваше видение происходящего? Какова история российско-белорусского конфликта? И кто, в конечном счете, выиграл, а кто проиграл?

Владимир Милов: Я бы сказал, что в значительной степени проиграли все. Что касается России, то во-первых, тех результатов, которых она пыталась достичь, она достигла лишь частично; во-вторых, возник ряд проблем другого, самого неожиданного для российских властей плана. Прежде всего, это, конечно, репутационный ущерб. А также резкое ухудшение отношений с Белоруссией, которое может привести к более серьезным последствиям при построении энергетических отношений в будущем. То есть, мы резко ухудшили фон для нашего международного энергетического взаимодействия на будущий период, при этом особо ничего не добившись.

Безусловно, проблемы стали очевидными и для Белоруссии. Энергетическая зависимость от России, которая действительно имеет место, начала нарастать. Белоруссия увидела, что условия для работы с Россией могут стать гораздо хуже, и при этом у нее не так много инструментов для того, чтобы этому противодействовать.

Конечно же, проиграла в значительной степени и Европа. Она увидела, что транзитные энергетические коридоры, которые проходят из России через Украину и Белоруссию, системно ненадежны. Можно уже анализировать некую цепочку конфликтов, происходивших ежегодно на протяжении четырех лет: с Белоруссией в 2004 г., Туркменией в 2005-м, Украиной в 2006-м. И вот опять!

Ясно, что все эти события формируют представление о тотальной нестабильности энергетических отношений на постсоветском пространстве. Понятно также, почему это происходит: нет каких-то прозрачных правил игры, многосторонних соглашений и международных правовых норм, в соответствии с которыми могли бы действовать все страны. Существует лишь набор двусторонних соглашений, как правило, между правительствами и государственными нефтегазовыми компаниями разных стран, которые имеют значительную склонность к авторитаризму. В такой обстановке конфликты будут возникать постоянно, а механизма для их разрешения нет. Кроме крайних мер, конечно. И для Европы в этом нет ничего хорошего.

Теперь, собственно, о предыстории. Здесь есть несколько совершенно самостоятельных сюжетов, в один момент сошедшихся в одной точке. То, что они сошлись именно под Новый год – результат плохой координации действий, прежде всего с российской стороны. Я говорю о трех проблемах. Первая – уровень цен на газ, поставляемый Белоруссии. Вторая – желание "Газпрома" получить контроль над белорусской газотранспортной системой. На мой взгляд, совершенно не очевидно, что этот контроль был бы выгоден российской стороне. Попытка же увязать его с уровнем цен приносит одни только проблемы. Мне кажется, что сейчас, в соглашении, которое было подписано за 2 минуты до Нового года, найден более удобный формат разрешения этих вопросов – вопрос собственности на "Белтрансгаз" был "развязан" с ценами. Третий сюжет – это сюжет с нефтяным экспортом и нефтяными пошлинами. Здесь видно, что в первых двух сюжетах бенефициаром является "Газпром". Что же касается пошлин на нефть и финансовых потерь, которые Россия несла от "серого" белорусского реэкспорта, то это уже потери, которые "Газпрома", безусловно, не касаются.

Я не исключаю, что внезапное усиление давления на Белоруссию сразу по этим трем направлениям произошло в связи с изменением настроений высшего руководства страны в пользу того, что нужно прекращать "кормить Белоруссию за российский счет". Возможно, даже была некая команда на эту тему, только никакой координации между действиями "Газпрома" и МЭРТ с Минфином при этом не было. В результате получилось так, что Белоруссия в один день получила сразу несколько новых жестких условий в отношениях с Россией, которые ведут к тому, что в годовом исчислении страна враз оказалась должна платить нам на $7 млрд больше, чем еще вчера.

Это явный признак непрофессиональных действий со стороны России – выставляя дополнительный единовременный счет на такую сумму, можно с полной уверенностью ожидать, что он не будет оплачен. Более того, учитывая характер белорусских партнеров, эксцентричные и жесткие действия с их стороны, ущемляющие и наши интересы и интересы наших европейских партнеров, были вполне очевидны.

"Y": А чем можно объяснить такую странную цену за "Белтрансгаз" – $5 миллиардов? Независимые эксперты называют цифру в три раза меньше.

В.М.: Уступками "Газпрома", а также тем, что у "Газпрома" существует серьезный навес в виде избыточной денежной ликвидности. Эта цена является максимальной оценкой стоимости "Белтрансгаза". То есть ценой сделки стала не какая-то компромиссная оценка, полученная путем переговоров, а просто самая верхняя планка. Похожая ситуация была и с "Сибнефтью". В России, к сожалению, привыкли к такого рода практике ведения бизнеса.

"Y": Получается, что "Газпром" сделал Лукашенко подарок?

В.М.: В этом контексте да. Но я очень сомневаюсь, что это соглашение будет реализовано. Покупка акций растянута на 4 года, и ситуация такова, что каждый год "Газпром" платит Белоруссии наличными около $625 млн, получая за это 12,5% акций "Белтрансгаза". Но за этот период и у нас могут произойти серьезные политические изменения, плюс непредсказуемость отношений с самой Белоруссией. Самый вероятным сценарием в этой ситуации я считаю такой, при котором у "Газпрома" через пару лет будет четверть акций "Белтрансгаза", и на этом все закончится.

"Y": А в чем вообще причина того, что у нас в нефтегазовой сфере принимаются столь странные решения? То наступаем на "новогодние" грабли с транзитом в Европу, то втридорога покупаем активы, причем, фактически за государственные деньги?

В.М.: Высокая степень непрофессионализма тех людей, которые руководят как "Газпромом", так и властными структурами всей страны. Это совершенно четко проявилось в ходе прошлогоднего украинского кризиса. Еще тогда ряд экспертов указывали на то, что если мы не хотим входить в международные правовые договоренности с транзитными странами, нам необходимо хеджировать возможные риски – заводить некие стратегические резервы, резервировать газ в подземных газовых хранилищах в Европе. Обратите внимание, что Путин заговорил об этом только сейчас – после того, как произошел транзитный кризис сначала с Украиной, а через год и с Белоруссией.

Непрофессионализм проявился в том, что "Газпром" и властные структуры страны занимались анализом исключительно экономической стороны вопроса. А вдобавок к этому нужно было еще просчитывать риски и управлять этими рисками.

"Y": Почему, на ваш взгляд, Россия так упорно не желает ратифицировать Энергетическую хартию?

В.М.: Если коротко, то только из-за позиции "Газпрома". В принципе, мы были готовы ратифицировать ее еще в начале 2000 года. Однако, здесь сработала лоббистская позиция "Газпрома", который настаивал на том, что это невыгодно, так как тогда нам придется пропустить туркменский газ в Европу. И могу вам сказать, что это было единственной серьезной причиной. Общая идея состояла в том, что Туркменистан может предложить Европе более низкие цены, что повредит нашим газовым контрактам. Замечу, что это довольно сомнительное утверждение. Безусловно, хартия – это палка о двух концах. Она, действительно, создает некоторые риски, прежде всего тот, о котором говорит "Газпром". Но она имеет также и массу преимуществ. Вопрос лишь в установлении баланса между возможными потерями и преимуществами, которые мы получаем. Конечно, в нынешней редакции документ, может быть, не идеален, однако от него не надо отказываться, его надо совершенствовать. Это тот инструмент, который дает нам действенный юридический механизм защиты от любых недружественных действий в отношении наших трубопроводов.

"Y": Какова ваша оценка последних действий России в отношениях с Европой в плане поставок? Можно ли говорить, что мы признали и учли какие-то ошибки?

В.М.: Нет, конечно. Я думаю, что здесь сохраняются ошибки, которые еще не стали необратимыми, но, тем не менее, мы по-прежнему их повторяем. Когда мы говорим об отношениях с Европой, то я всегда уточняю такую вещь, что если посмотреть на наши коммерческие отношения в энергетической сфере (новые контракты, увеличение поставок, какие-то новые проекты), то ситуация вовсе не выглядит такой уж неприятной, она достаточно позитивна – условия улучшаются, поставки растут. Но, с другой стороны, над всем этим довлеет серьезный фактор непонимания между европейскими и российскими политиками. Европа хочет формировать у себя более конкурентный энергетический рынок, мы же наоборот – закрываемся от инвесторов, пытаясь использовать контроль над инфраструктурой как рычаг рыночного влияния. Для чего мы предпринимаем попытки завладеть чьими-то транспортными сетями? Для того, чтобы получить конкурентное преимущество на рынке: одним давать доступ, другим нет. А это как раз то, с чем усиленно борется европейская доктрина энергетической политики. Они выступают за равнодоступность инфраструктуры, открытость рынка и равные правила игры для всех.

"Y": А почему мы не торопимся играть по общим для всего мира правилам?

В.М.: Российские власти сделали выбор в пользу модели монопольного развития энергетического сектора под контролем государства еще в 2003 году. До 2003 г. в правительстве, например, еще вполне серьезно обсуждалась реформа "Газпрома", но в 2003-м Путин лично сказал, что он против этого. В 2003-м, по сути, был наложен запрет на строительство мурманского нефтепровода, который кардинальным образом изменил бы ситуацию с логистикой российского нефтяного экспорта. В 2003-м госкомпания "Роснефть" начала свою экспансию как государственная национальная компания. Было и "дело "ЮКОСа". Помимо этого, существовало много других, более мелких моментов. Это был поворотный год для всей модели российской политики, она повернулась в сторону создания и укрепления монополий под протекцией государства и в сторону поддержки рыночных позиций госкомпаний как главной цели политики государства.

"Y": Какова ваша оценка этой доктрины?

В.М.: Безусловно, она ведет к серьезнейшим проблемам. Последствия ее крайне негативные. Сегодня рост добычи в российской "нефтянке" наблюдается только там, где работают частные инвесторы, в том числе иностранные. При этом все то, чего касается своей рукой государство, начинает испытывать серьезные проблемы с развитием. Единственное исключение здесь – "Юганскнефтегаз", но это связано с тем, что он достался "Роснефти" от "ЮКОСа" в очень хорошем состоянии. Там при предыдущих владельцах была налажена эффективная система управления и организации добычи нефти при участии лучших международных сервисных компаний. В остальном же, в нефтегазовой отрасли растут только те сферы, которые не связаны с государством. Проблемы начались в 2004 г., когда серьезно начали падать темпы роста добычи нефти. Официальное объяснение причин – естественная остановка роста, но на деле, если бы не падала добыча "ЮКОСа", то добыча продолжала бы расти на 4-5% в год, а мы сейчас растем чуть всего больше 2%. Это рукотворное замедление темпов роста, а совсем не естественное истощение возможностей отрасли.

Таким образом, результаты проводимой сегодня политики, связанной с наращиванием государственного влияния в энергетике, крайне негативны, и они будут еще более негативными дальше, особенно после закрытия дверей перед иностранцами. Это особенно важно, так как наш нефтегазовый сектор вступает в эру, когда необходимо разрабатывать новые месторождения в удаленных и труднодоступных регионах, что требует концентрации лучших мировых технологий. Конечно, что-то мы можем сделать и сами, но это будет очень сложно, затратно и малоэффективно; если же мы хотим быть эффективными, нам нужны новейшие технологии, которые находятся сейчас в руках у крупнейших нефтегазодобывающих компаний мира. Но делиться ими просто так они не будут, для этого их придется привлекать в качестве соинвесторов. Они готовы в нас инвестировать, а мы закрываем перед ними двери.

"Y": И почему, на ваш взгляд, это происходит?

В.М.: Причины достаточно очевидны. Существующая модель соответствует ментальности нынешних руководителей, которые выросли в советской системе. Поэтому они придают значение контролю и централизации управления гораздо большую значимость, чем свободному рынку, частной инициативе и конкуренции. Они не понимают, что это такое и как это работает.

"Y": На фоне всего, о чем мы сейчас говорили, скажите, что ждет страну года через два-три?

В.М.: Из-за того, что у нас были заморожены реформы в электроэнергетике и газовом секторе, нас ждет продолжение серьезных проблем с обеспечением внутреннего рынка энергоресурсами, прежде всего, электричеством и газом. Первые их признаки проявились в январе-феврале прошлого года. Не знаю, как будет в этом году, зима пока выдалась теплой, но если в феврале морозы усилятся, то мы можем наблюдать повторение этой ситуации. В электроэнергетике суммарные ограничения по мощности для потребителей по всей России год назад составляли примерно 1.250 МВт. Это в процентном соотношении не так много – полпроцента от установленной мощности всех электростанций в стране. Но это примерно присоединенная мощность двух таких городов, как Челябинск. Ограничения же в Москве доходили до 470 МВт, что очень много, это по сумме целый район. Что касается газа, здесь ситуация еще хуже. Дефицит газа на внутреннем рынке уже сильно ощущается из-за отсутствия прогресса с реформой и совершенствованием системы управления в "Газпроме". Ограничения подачи газа нашим электростанциям прошлой зимой доходили до 80-85% от плановых объемов в холодные недели. Это очень серьезная ситуация, и она продолжится, потому что реформ нет, и, как следствие, нет средств решения проблем низкой эффективности и неоптимальной структуры инвестиций. Что касается более успешных секторов, таких как независимые производители газа, там прирост добычи в прошлом году составил 13,5% против 0,4% у "Газпрома". На самом деле, некоторый запас прочности в энергетическом секторе у нас есть, но реально напряжение благодаря политике огосударствления и отказа от рыночных реформ будет нарастать, а те очаги роста, которые есть, будут сворачиваться.

"Y": Как вы думаете, такая политика когда-нибудь сменится?

В.М.: Рано или поздно сменится, потому что ее бесперспективность ясна уже даже тем, кто ее осуществляет. Смена курса в перспективе неизбежна, но она не произойдет быстро, потому что запас прочности при нынешней ценовой конъюнктуре на нефть достаточно высок.

"Y": То есть, думаете, что через 2008 год сложившаяся ситуация перепрыгнет?

В.М.: Безусловно перепрыгнет, но напряжение будет нарастать. Скорее всего, между 2008 и 2012 г. мы перейдем в некоторую новую политико-экономическую реальность, как это произошло между 2004-м и 2008-м. До 2004 г. в Кремле не верили, что нефть будет стоить дороже $30. А сейчас к этому уже привыкли и не представляют себе, как может быть по-другому, им на стол ложатся аналитические отчеты о том, что дорогая нефть – это "навсегда".

"Y": Ну да, в Давосе уже "обкатали" сценарий со $150 за баррель "Brent".

В.М.: Эти цифры связаны с маргинальными сценариями. Там анализировались ситуации типа блокирования Малаккского пролива – главной морской артерии, через которую идет весь нефтяной трафик в Восточную Азию. Если его блокировать, действительно будут проблемы. Но это все больше в теории.

Сейчас нарастает другая тенденция, в соответствии с которой существующая в нефтяных ценах "спекулятивная подушка" начнет спадать. Это тот исход, к которому, похоже, все идет. На рынок вернулся фактор, связанный с большой свободной добывающей мощностью у стран ОПЕК, которая исчезла с рынка где-то в начале 2003 года. В конце 90-х у ОПЕК был значительный резерв добывающих мощностей: примерно 5-7 млн баррелей в день. Начиная с 2003 г., эта мощность была практически полностью востребована. Но в конце прошлого года из-за сокращения добычи она снова появилась и составила примерно 2,5 млн баррелей в день (не считая Ирака и Нигерии), что приближается к 4% всего мирового спроса на нефть. Есть прямая корреляция между ценами на нефть и свободной мощностью. На самом деле цены на нефть никогда не поднимались выше $30 за баррель "Brent" в том случае, если свободная мощность составляла 5% и выше от мирового спроса. Сейчас же, если ОПЕК еще пару раз сократит квоты на добычу на миллион баррелей в день, свободная мощность достигнет 5% от мирового потребления нефти. С 1 февраля они сократили добычу – на цены это практически не подействовало.

Еще один важнейший фактор не в пользу дорогой нефти – это очень сильное замедление роста спроса в Индии и Китае. В Китае за 11 месяцев рост потребления составил всего 1,5%, против 15% в 2004 году.

"Y": Почему это происходит?

В.М.: Потому, что весь их феноменальный рост спроса на нефть был связан вовсе не с автомобилизацией, а с тем, что инертная централизованная электроэнергетика страны не успевает за ростом экономики. Поэтому, ввиду явной нехватки электроэнергии в крупных городах, было широко распространено использование автономных источников в виде дизель-генераторов. По мере ввода в строй новых угольных и гидроэлектростанций необходимость в дизелях постепенно отпадает. Что же касается повальной автомобилизации населения Китая, до этого по-прежнему далеко. Огромное социальное неравенство в распределении богатства серьезно препятствует автомобилизации. Она, конечно, идет но идет не такими бурными темпами. Поэтому перспективы роста азиатского спроса на нефть, о котором все так много говорят, сильно переоценены.

"Y": Каковы ваши прогнозы нефтяных цен на среднесрочную перспективу?

В.М.: Я не могу прогнозировать, но могу дать экспертную оценку. Так, например, я вовсе не исключаю сценарий, предполагающий падение цен до уровня $30-40 за баррель уже в этом году. Но думаю, что падение скорее всего остановится где-то на уровне $45, и это продлится еще некоторое время. Если войн не будет, то $45 за баррель – это весьма вероятно.

"Y": Сейчас активно обсуждается идея закулисной договоренности между США и Саудовской Аравией по специальным условиям поставок нефти вне рамок ОПЕК. Насколько это реально?

В.М.: Я думаю, что это возможно, тем более что саудовские представители начали выступать с весьма твердыми обещаниями по поводу развития и увеличения нефтедобычи. Раньше они воздерживались от таких заявлений.

"Y": Были скованы рамками ОПЕК?

В.М.: Нет, скорее капризничали. Вообще-то, сегодня мы пишем "ОПЕК", а в уме держим – "Саудовская Аравия". Как такового коллективного механизма у этой организации сегодня нет. Я бы сказал, что они, скорее, поддерживают видимость картеля ради психологического влияния на рынок. Не стоит переоценивать ОПЕК как инструмент влияния на цены.

Отношения между США и Саудовской Аравией всегда были прочными. Но насчет каких-то закулисных договоров с американцами – минус таких предположений состоит в том, что саудиты понимают, что нынешняя администрация скоро уходит, не оставляя преемников. Так что я не вижу убедительных обязательств, которые могли бы дать США Саудовской Аравии по долгосрочным действиям. И поэтому в такие заговоры не очень верю.

"Y": В последнее время много дискутируется тема восточно-сибирских запасов нефти. Существуют предположения, что оценки этих запасов существенно завышены. По вашему мнению, действительно ли это так?

В.М.: Там очень большой разрыв между небольшими доказанными запасами и большими прогнозными ресурсами. Но для того, чтобы больше запасов разведать, нужны и деньги, и время, да и экономические стимулы. Так что без экономических механизмов этот вопрос так и остается без ответа. Разведывать, конечно, надо, надо открывать новые месторождения. С другой стороны, по поводу Восточной Сибири я скептик. Потому что, если вы посмотрите на геологию залегания нефти, то увидите, что основные залежи находятся в низменных участках рельефа местности или на шельфе. В гористых районах, на которые приходится значительная часть Восточной Сибири, нефти обычно не бывает. Наиболее перспективными местами для разведки всегда считались межгорные впадины. Там действительно надо искать, но это вопрос времени и экономических стимулов.

У нас же есть куда более перспективные разведанные районы, например, Тимано-Печора, где доказанные запасы почти вдвое превышают восточно-сибирские. Есть восточно-арктический шельф (моря Лаптевых, Восточно-Сибирское и Чукотское), где вообще никто никогда толком ничего не искал, а там реально должна быть нефть. В Восточной же Сибири проблема в том, что все находится глубоко внутри континента, и нефть оттуда далеко транспортировать по трубопроводу. Почему не заниматься прежде всего шельфом и Тамано-Печорой, я не понимаю. Мне кажется, что идеей ускоренного освоения нефтяных месторождений Восточной Сибири больше движут мысли о политике и об удержании восточных территорий.