Покушавшимся был молодой человек из тихого провинциального городка Немецкий (ныне Гавличкув) Брод. Звали его Йозеф Шоупал. Он вычислил жертву за несколько месяцев до выстрелов и шел к своей цели с одержимостью маньяка. Перефразируя классика, можно сказать, что наш чех был что бык: втемяшится в башку какая блажь – колом ее оттуда не выбьешь. На суде из слов преступника выходило, что он стрелял не в человека, а в символ угнетающего простых людей капитализма. Суд не принял во внимание объяснения идейного убийцы и назначил ему почти максимум – 18 лет тюрьмы строгого режима. Погибшего министра, однако, было не вернуть, а тогдашнюю общественность, как и нынешнюю, жег один большой вопрос: как уберечься от пуль и бомб террористов и как защитить молодежь от влияния идей, позволяющих убивать невинных.
* * *
Все случилось, как и положено, совершенно неожиданно для всех, тем более для обитателей сонной зимней Праги. Около 9 часов Yтра 5 января 1923 года министр Рашин вышел из дома на Житной улице и направился к своему автомобилю, чтобы ехать на работу. В тот момент, когда шофер открывал дверь, к министру сзади приблизился незнакомый юноша и дважды выстрелил ему в спину. После выстрелов Рашин упал, а нападавший пустился бежать с места преступления.
Далеко убежать ему не удалось – только до параллельной улицы, где он заскочил в подъезд ближайшего дома. Бросившиеся вслед прохожие и полицейские нашли его под лестницей, откуда он вышел, сдаваясь, с поднятыми руками. В момент, когда министру оказывали первую помощь, толпа возбужденных людей неподалеку едва не набросилась на выведенного из подъезда террориста, но полицейские не дали.
В последующие дни, пока министр умирал, шло разбирательство преступления. Быстро удалось выяснить, что стрелявшему 19 лет, что он всего лишь начинающий страховой агент из провинции. Поначалу очень самоуверенным, вызывающим тоном он показал на допросах, что уже давно охотился на Рашина. Еще осенью он достал пистолет и ходил с ним учиться стрелять в лес. О своем намерении убить министра он несколько раз говорил приятелям; те, как водится, не принимали его слова всерьез.
В следующий раз Шоупал приехал в Прагу уже в январе. Он снял номер в гостинице на шесть дней и решил про себя, что в этот раз уж точно сделает то, что задумал. На следующий по приезду день он с Yтра отправился на Житную улицу караулить Рашина перед домом. Дожидаясь министра и сжимая пистолет в кармане, рассматривал книги в витрине. Когда вышедший министр, держа в руках портфель и шляпу, а во рту сигару, оказался в нескольких метрах от него, Шоупал стал стрелять. Двух выстрелов оказалось достаточно.
* * *
В ночь после смерти Рашина президент Масарик написал письмо правительству, заключавшееся словами: "Пусть великая жертва... подвигнет всех нас к осуществлению нашего национального идеала, который есть республика и демократия, заложенная на уважении и любви к каждому человеку. Насилие, учиненное над д-ром Рашиным, является нечеловеческим, нечешским". Относительно бесчеловечности преступления сомнений не возникает, пассаж же о том, что убийство – это не по-чешски, является чисто риторическим.
Вопрос о том, кто мог стоять за убийцей, особенно занимал следователей и политиков. Поначалу, поскольку Рашин в это время стремился ограничить влияние и авторитет организации легионеров, вернувшихся после великой войны из России, Франции, Италии, многие грешили на этих решительных и волевых людей. Потом обнаружился более явный "красный" след.
По молодости лет Шоупал очень интересовался политикой и особенно западал на распространившиеся в Европе после событий в России коммунистические идеи. Побывав недолго в организации социал-демократов, он вступил в только что образованную компартию, но пребывал там тоже совсем короткое время. Уже в сентябре 1922 года он вышел из КПЧ, поскольку, по его словам, партия отвергала террористические акции, к которым он был склонен. На допросе он заявил: "Я не состою ни в какой политической партии и действовал по своей воле. Я – анархист, анархист по убеждениям".
Полиция тем не менее упорно копала в направлении коммунистов. Были выслушаны десятки людей, которые рассказали и о тренировочных стрельбах и об угрозах в адрес министра. Несколько человек позднее были осуждены на небольшие сроки за соучастие в преступлении. Внимание следствия привлекла фигура 56-летнего Теодора Эйслера, активного коммунистического функционера и соседа Шоупалов в Немецком Броде. Нашлись даже свидетели его разговоров о необходимости террористических акций для подталкивания социальной революции. Однако прямых доказательств подстрекания им Шоупала у следствия не было, убийца всякое постороннее влияние отрицал, и Эйслера оставили в покое. Хотя логическая цепочка выстраивалась.
Конечно, русская революция влияла на европейские умонастроения, но валить на нее все здешние выстрелы было бы чересчур. Хватало собственной красноты и собственных тараканов в мозгах. Под их шевеление тогда стреляли в политиков везде – и в Германии, и в Польше, и во Франции. Да и в Чехословакии выстрелы Шоупала не были единственными. За четыре года до того, спустя два месяца после обретения страной независимости, такой же насупленный молодой человек по имени Алоис Штястный стрелял в первого премьер-министра Карела Крамаржа. Тоже в спину, едва вошедши в помещение для приема посетителей на Пражском Граде, тоже два раза, пока его не скрутили.
Выстрелы Штястного были самыми настоящими, их последствия – анекдотическими. Одна пуля прошла мимо, вторая попала в грудь повернувшемуся Крамаржу, пробила зимнее пальто, пиджак и бумажник, но застряла в пряжке помочей. Премьер-министр отделался шоком, а Штястный, которому было только 18 лет и который выстрелами хотел развязать социальную революцию в стране, – 8 годами тюремного заключения. Через год он был амнистирован и освобожден под надзор.
* * *
Это только так думается, что с обретением независимости в Чехословакии сразу наступил золотой век. Нет, ни в коем случае. Возможно, экономическое положение здесь была немного лучше, чем в соседней Германии, но тоже приходилось несладко. Незадолго до покушения Рашин как министр финансов провел ряд мер, направленных на торможение инфляции и укрепление курса кроны на международном рынке. Меры были непопулярны, сразу упал экспорт продукции, снизился в целом жизненный уровень, а число безработных возросло до 160 тысяч человек.
В этой ситуации на министра обрушились все: правые, левые, парламент, газеты. Президент и его ближайшие сподвижники считали, что министр ошибается, поддерживая искусственно высокий курс кроны, что это ведет государство к катастрофе, и даже, опасаясь правительственного кризиса, подыскивали варианты его замены. Рашин, настаивая на своем, выдерживал давление различных ветвей власти, однако беда состояла в том, что газеты будоражили общественность и невольно обозначали мишень для таких упертых поборников справедливости, как Йозеф Шоупал.
Незадолго до роковых выстрелов, когда общество и пресса считали Рашина главным виновником экономических трудностей, полиция получила информацию о подготовке покушения на него. У его дома был поставлен специальный пост, но министр тут же настоял, чтобы его убрали.
Смелость и открытость поведения его не спасли – убийца, как оказалось, вообще не размышлял о человеческих качествах жертвы. Стреляя в конкретного человека, он, видите ли, хотел устрашить абстрактную "реакцию", проложить "пролетариату" дорогу к счастливому будущему. Доктор Рашин в его глазах олицетворял защитника жирующих на народной крови банков и представителя национальной плутократии. Такого не жалко было казнить без суда, без обвинения, согласно "революционной воле" и призыву собственного сердца.
* * *
Шоупал, конечно, был не вполне нормален. Об этом догадывались – люди, присутствовавшие на суде и покручивавшие пальцем у виска, переглядывавшиеся судьи. Зная последующую судьбу террориста, это можем утверждать и мы.
Суд над ним состоялся только через полгода после роковых выстрелов. Юноша до конца храбрился и держал марку крутого революционера. Он сразу же заявил, что ни в коем случае не чувствует своей вины и хочет прочесть заявление. Этого ему сделать не разрешили, и заявление его было оглашено адвокатом уже в самом конце судебного разбирательства. В ходе суда Шоупал иногда сбивался, путался, иногда говорил, что хотел только напугать министра и на время выключить его из политики, но не раскаивался и не особенно оправдывался. В итоге, суммируя факты преступления и приобретенные в ходе процесса впечатления, судьи дали ему 18 лет. Могли бы дать и смертную казнь, но в момент преступления Шоупалу не хватало трех месяцев до двадцати годков, т.е. до совершеннолетия.
По иронии судьбы, преступник отбывал наказание в тех же местах, где некогда содержалась и его жертва. Срок он отсидел от звонка до звонка, даже прихватил еще два года дополнительно за нарушения тюремного режима, и вышел на свободу только в 1943 году. В его стране в это время хозяйничали фашисты, а ему самому исполнилось сорок лет. Шоупал вернулся в Немецкий Брод и через несколько месяцев женился. После войны у него родилось двое сыновей, а сам он, едва в воздухе запахло полевением взглядов, попытался вернуться в общественную жизнь.
Постаревший террорист, однако, сохранил былую настырность и подал заявление вторично. На этот раз он хотел, чтобы ему присвоили фамилию Правда. "Правда" – она и в чешском языке "правда", такая фамилия здесь встречается, даже у известных журналистов, и органы, подавляя смешок, на этот раз ему не отказали. Под таким псевдонимом Шоупал уехал в освобожденные от немцев Судеты, где и жил до самой смерти, последовавшей в 1959 году. По некоторым свидетельствам, он, до конца сохранив "пролетарские" убеждения, сильно переживал оттого, что ему не обозначили стаж пребывания в компартии с 1922 года.
На склоне лет Шоупал попробовал изложить свою историю на бумаге. Делал он это в форме некоего сатирического романа, в котором бывшие в действительности эпизоды густо перемешаны с выдуманными и отличить их друг от друга исключительно сложно. В своих незаконченных писаниях автор стремился обелить "молодого бойца за всемирную социальную революцию Шоупала" и представить его жертвой обстоятельств. На бумаге выходило, что его побудили к теракту старшие по возрасту и положению товарищи (упоминается и Теодор Эйслер) и что они же решили его судьбу с помощью жребия. Жребий первым тянул он, и всё было подстроено так, что иного результата быть не могло: все предложенные ему бумажки были с крестиками.
Конечно, всякое могло быть в среде революционеров, в том числе и подстава юного воспитанника. Однако в 20 лет, даже неполных, нормальные люди уже понимают, что такое хорошо и что такое плохо. Не понимают только те, кто не хочет понять. К тому же, относительно убитого им министра "писатель" не сказал не единого доброго слова, так и не обнаружил раскаяния. Шоупал-Днепрострой-Правда, по зрелому размышлению, жалок, но это его поступок никак не оправдывает.
* * *
Стреляли и взрывали всегда и везде, особенно в периоды государственной нестабильности и часто в условиях нарастания демократических свобод. Взорвать пытались Наполеона – уже диктатора, но еще не императора, серией выстрелов едва не покрошили в винегрет Луи-Филиппа – еще короля, но уже не диктатора. Степан Халтурин натаскал в Зимний дворец целый сундук адских смесей и, подорвав их, обрушил несколько этажей, но царя-освободителя не достал. Зато террористы убили русского царя, двух президентов Франции и четырех президентов США. Совсем недавно был застрелен премьер-министр Сербии Зоран Джинджич.
Как избавиться от этой напасти? Нет у нас однозначного ответа. Можно бесконечно усиливать и наращивать охрану, но какая охрана может предугадать действия повернутых одиночек, маньяков, одержимых бесом "большой идеи"? Нет, пока будут фигуры на виду и ведущие – всегда будут находиться неудовлетворенные собой и миром ведомые, готовые стрелять куда попало и в кого угодно.
Если б хотя бы удавалось не возвеличивать "стрелков", не делать культа из "бомбометателей", не превращать их в героев, не называть их именами улицы, а развенчивать их, представлять их человеческую ущербность и несостоятельность, уже было бы здорово. Глядишь, не имея своих светочей и не встречая идейной поддержки, тем более организационной или государственной, терроризм бы и поугас.