Фото предоставлено пресс-службой "Арт-Брэнд" |
"Yтро": Остается ли классическая музыка безусловной ценностью в современном мире или это — дань традиции, уважаемой, но умирающей?
Миша Майский: Традиции классической музыки абсолютно не умирающие, а наоборот - вечные. Я верю в то, что любое искусство, настоящее искусство, никогда не умирает, потому что чем труднее живется людям, тем больше они нуждаются в красоте, творчестве, музыке. Я оптимист. Времена меняются, все меняется. Конечно, мы должны адаптироваться, приспосабливаться к новой ситуации, но это вовсе не значит, что классическая музыка умирает.
Вы, наверное, единственный в мире ученик двух великих виолончелистов ХХ столетия. Каков был главный урок, который Вам преподали Ростропович и Пятигорский?
Если бы у меня был литературный талант, я бы непременно написал об этом большую книгу. Если же сформулировать ответ в нескольких словах, то, пожалуй, главный урок заключается в том, что мы должны ежедневно напоминать себе: как бы ни были важны техника и владение инструментом, сам инструмент – виолончель или любой другой - должен оставаться только тем, что слово инструмент подразумевает. Главная цель всегда - музыка. Нельзя допустить, чтобы музыка превратилась лишь в способ демонстрации того, как замечательно мы играем, какой виртуозной техникой владеем. В этом случае все переворачивается с ног на голову. Музыка должна оставаться главной ценностью, а индивидуальность, личность исполнителя всегда отходят на второй план – и перед ней, и перед личностью композитора. Это очень важная деталь, особенно сегодня, когда так много молодых, замечательно владеющих инструментом музыкантов, и столь сильная конкуренция. Опасность в том, что многие молодые музыканты думают, будто для достижения успеха нужно больше заниматься, играть еще быстрее, громче, чище. Именно в этот момент инструментальное мастерство выходит на первое место, а музыка становится второстепенной, что, на мой взгляд, совершенно не верно.
О каких самых сокровенных историях своей долгой жизни Вам поведала виолончель Доменико Монтаньяно?
В ноябре прошлого года мы с ней отметили сорокалетие совместной жизни и творчества. Я стараюсь сделать все от меня зависящее, чтобы качество этого инструмента помогло мне выразить главное в музыке.
Каким образом формируется Ваш репертуар? Существуют ли какие-то универсальные принципы отбора соответствующего материала?
Репертуар не всегда выбираю только я, чаще это происходит совместно. Например, в концерте с оркестром, многое зависит от дирижера.
У меня есть одно самое важное правило – я никогда не играю музыку, которую недостаточно люблю в момент, когда я ее исполняю. Я считаю, что это очень важно, если исполнитель пытается достичь не только ушей слушателей, но достучаться до их душ. Это возможно, только если удается проложить дорожку от сердца к сердцу. Если вы играете с любовью, это всегда чувствуется в результате. В любом случае для меня существует только два разряда музыки - хорошая и не очень.
Макс Брух для Кадиш-концерта — Ваше решение? Что бы Вы хотели, чтобы услышали люди в зале?
Мы решили это вместе с организаторами, и это очень подходящая пьеса. Хотя Макс Брух и не был евреем, это не помешало ему написать удивительное сочинение - молитву "Кол Нидрей". Кроме этого, я играю молитву Блоха, кадиш Равеля и надеюсь, все, что я чувствую и понимаю об этой музыке, передам на концерте. Это правильнее, чем рассказывать.
Расскажите о самом трудном концерте в Вашей жизни?
Таких концертов было несколько. Например, я играл в Берлине сюиты Баха, больной, простуженный, да еще и летел в этот день на самолете и совершенно оглох. Еле доиграл до конца и сразу после этого угодил в больницу. Это был один из самых сложных концертов. Сюиты Баха - программа, как говорится, "весь вечер на манеже". Я совершенно один и, не смотря на то, что я очень много играю такие программы, это всегда испытание.
Еще был концерт в Венской филармонии и его я не забуду никогда. Было какое-то недоразумение по поводу цвета моей рубашки. В результате я должен был срочно покупать новую, распаковал ее прямо перед выходом на сцену, а она еще и накрахмалена была вдобавок. До последней секунды я не мог вообще толком одеться, никакой увертюры не было, все на сцене, а я не готов. В результате, выскочив на сцену, я забыл ноты. Думаю, в это время мой пульс был под 220. Незабываемый концерт во всех смыслах. В общем, разные ситуации могут усложнить нам жизнь, но мы должны стараться, чтобы публика в зале этого не чувствовала.
Вы не раз признавались, что освоили далеко не весь сколько-нибудь приличный репертуар, написанный для виолончели. Что из не сыгранного сегодня манит Вас особенно сильно?
Современная музыка, конечно. От ХХ века осталось столько великолепных произведений, написанных замечательными композиторами, до которых у меня еще не дошли руки. Когда получится это сделать - вопрос времени и энергии. Для меня качество всегда важнее количества. По той же причине я не дирижирую и даже не преподаю в обычном смысле этого слова. Все время и силы я стараюсь посвятить тому, чтобы как можно лучше делать то, чем я занимаюсь и люблю больше всего на свете. Это касается и моего репертуара. Я играю много концертов, я бы сказал даже слишком много – хотя это лучше, чем наоборот, поэтому я не жалуюсь, однако остается не так много времени и на то, чтобы выучить новые сочинения. Я пытаюсь делать это все больше, но это бесконечный процесс, есть масса музыки, которую я люблю и надеюсь в будущем найти на нее и время, и силы.
Расскажите о жизни вне музыки, о том, что для Вас важно сегодня. Книги? Слова? Поступки? Люди?
На первом месте — вернее, у меня два первых места и их невозможно разделить - моя сольная деятельность виолончелиста и моя семейная жизнь, мои дети. Моему младшему ребенку всего 12 месяцев, другим 4,5 и 9 лет. Кроме того, у меня двое старших детей, с которыми я вместе играю. Как можно больше времени я стараюсь проводить с ними.
Что бы Вы хотели изменить в собственном прошлом, и каким Вы бы хотели видеть собственное будущее?
Если бы я мог начать все сначала, то вероятно сумел бы избежать многих ошибок. С другой стороны, я ни о чем не жалею. В конечном итоге я верю – все, что ни делается, к лучшему. На опыте своей жизни можно и нужно учиться, и я просто пытаюсь поделиться им с детьми, чтобы они не повторяли моих ошибок. К сожалению, это не так просто.
Что касается будущего, то у меня масса амбициозных планов. Но самая большая амбиция - я хочу, я надеюсь жить очень долго, но умереть молодым. Я всегда говорю, что я самый счастливый виолончелист в мире, единственный кому посчастливилось учиться и у Ростроповича и у Пятигорского, но и по многим другим причинам. Мне посчастливилось сыграть больше 20 концертов и записать три диска с Леонардом Бернстайном. Мне очень повезло с моей виолончелью Монтаньяно, о которой вы спрашивали. Моим партнерам по камерной музыке еще в бытность мою студентом консерватории был Раду Лупу, с которым мы играли все сонаты и вариации Бетховена. Раду Лупу, на мой взгляд, один из величайших пианистов нашего времени. До сих пор я продолжаю играть с замечательной пианисткой Мартой Агрерих, с которой мы дружим уже почти 40 лет. Кроме того, мне посчастливилось встретиться с Пабло Казальсом в августе 1973 года в Иерусалиме за два месяца до его смерти. Ему было почти 97 лет. Но он был, как говорят англичане, не ninety six years old, а ninety six years young. Потому что в душе он был очень молод, и, может быть, здесь сыграл свою роль тот факт, что его жена была на 61 год моложе его. В свое время я познакомился с Артуром Рубинштейном, которому было 89 лет. Когда он играл с оркестром, он тоже был в душе очень молодым. И я очень надеюсь, что, как бы долго мне еще ни пришлось жить, я очень хотел бы умереть с молодой душой.