Новая форма разумной жизни. Часть I

Человек так устроен, что ему тяжело признавать уникальность так называемой разумной жизни в своем лице. Он судорожно ищет "партнеров", "братьев по разуму". Ищет, разумеется, в Космосе: мечтает о контактах с инопланетянами, о жизни в иных мирах, о великом мире или великих войнах будущих времен. И совсем не обращает внимания на то, что происходит под самым носом. Между тем, с тех пор, как люди осознали себя разумными тварями, прямо на этой же планете, на нашей родной Земле, возникла еще одна форма разумной жизни, жизни тем более удивительной, что человек никогда не отделял ее от себя самого, никогда не определял как иную, являясь ее самым естественным, самым органичным элементом. Имя этой формы жизни – толпа!

Intro
Девочке, которая захлебывалась рядом со мной восторженной истерикой, было на вид лет шестнадцать. Невинное существо испанского происхождения, с которым я несколько часов назад беседовала "за жизнь", сидя на широченных ступенях древнего собора. Глаза такие большие-большие, почему-то голубые (а я всегда думала, что все испанцы черноглазы) и младенчески глупые. Она была по меркам юности изрядно младше меня, и я невольно пугалась ее абсолютного, идиотического энтузиазма, какой бывает только у очень неопытных и маленьких людей.

С этим же энтузиазмом она поднималась на Ясную гору, сдавленная многотысячной толпой, одуревшая от сорокоградусной жары, мокрая от пота – и совершенно невменяемая. Ее глаза горели так, что могли испепелить, и одержимости в них было ни граном меньше, чем в глазах фаната английской футбольной команды. Следуя движениям толпы, я немного подалась в сторону и, с трудом оглядевшись, увидела жуткую картину – помесь Босха и кубистов. Мрачно сдвинутые брови, мечущие молнии глаза, сжатые в нити губы и такое же непробиваемое, потное, липкое, удушливое отупение, которое ясно читалось на лице моей испанской знакомой. Поляки, латиносы, португальцы, французы, чехи, итальянцы, русские, корейцы… Они шли так, как шли бы, наверное, накачанные наркотой подопытные подпольной лаборатории – безостановочно, неуклонно, медленно, но очень и очень методично. Единственное их отличие от подопытных было в том, что они не являлись или не считали себя жертвами. Однако внешне это не выражалось вовсе. Интересно было бы посмотреть на себя со стороны… Кто-то оступился – молча, без крика. Автоматически, сурово, неумолимо рядом появилась чья-то рука, дернула его за шкирку и вырвала из-под ног, не имеющих возможности остановиться…

Сейчас в горящих совсем недавно голубых глазах юной испанки был такой переизбыток счастья, что казалось: еще немного – и она не выдержит эйфории, умрет от разрыва сердца, взорвется биллионами атомов и увлечет за собой всех, кто стоит рядом. Меня, между прочим, в том числе. Вот и дождалась девочка своего счастья, за которым ехала сюда через всю Европу.

В тот момент, когда я стала свидетелем ее почти желудочного счастья, мой постепенно нараставший страх превратился в панический ужас. Я поняла, что если этот юный кастильский ангелочек, трепетно вещавший мне недавно о невыразимой любви к ближнему, не увидит на моем лице хотя бы половины своего восторга, он забудет и о том, что я – условно ближняя, и о принципах любви. Мне уже стало не интересно, как будут развиваться события дальше.

Я тихонько пробиралась к выходу, старательно делая вид, что мне напекло голову. Крики, которые неслись из нескольких тысяч глоток одновременно, уже перестали быть просто криками. Несколько секунд понадобилось глоткам, чтобы слить воедино всю мощь своего экстаза и молодых сильных легких. Кто-то подхватил меня на руки над толпой и, основательно встряхнув (благо, маленькая), гаркнул прямо в ухо что-то вроде: "Гав!" Я чуть не лишилась дара речи, но вовремя сообразила, что услышанный мной хриплый лай – лишь обрывок какого-то иноземного слова, и мне хотят помочь, а вовсе не наоборот. Наверное, я должна была испытывать офигительную благодарность двухметровому верзиле за то, что тот дал мне возможность увидеть происходящее. И я увидела. Маленький сгорбленный человечек в желтом и белом, почти ползком пробираясь к трибуне, растерянно, смущенно и очень испуганно улыбался, словно стараясь убедить всю эту биомассу в том, что он хороший, и не надо рвать его на сувениры. Мне стало его немного жаль. В тот момент костяные пальчики моего кавалера впились мне в коленку. Выражение его лица недвусмысленно свидетельствовало о том, что через пару минут на него накатит оргазм. Пролепетав слова благодарности, я извернулась и кубарем слетела ему под ноги. По-моему, он этого даже не заметил. А еще через мгновение маленький человечек в желтом и белом поднял руку (новая волна воплей отдельных глоток, которую толпа слила в единое "Ааааааа!!!!!!", море дрожащих, жадных рук, протянувшихся в едином ответном жесте) – и все стихло, чтобы при первых же его словах вновь колыхнуться стоном нечеловеческого экстаза (на сей раз это звучало как "Ооооооо!!!!!!!").

Я подошла к охранявшему вход-выход биороботу, поставленному здесь только с одной целью – проверять пригласительные билеты.
- Можно выйти?
Он осовело посмотрел на меня, как будто я попросила разрешения прямо здесь снять штаны. Он очень долго не произносил ни слова, оглядывая меня с разных ракурсов и, вероятно, стараясь понять, как такие странные люди вообще оказываются в рядах паломников.
- Можно, - процедил он, наконец. – Только обратно не пускают, вы знаете?
- Еще бы! – с энтузиазмом откликнулась я.

Он меня не понял, но это были его проблемы. Я увидела уже все, что хотела увидеть. Это был 1991 год, встреча молодежи с Папой Римским в польском городе Ченстохова. Это была моя первая и последняя большая тусовка. Я ехала туда для того, чтобы быть с толпой – настоящей, качественной и огромной. С тех пор на толпы я старалась смотреть только через настоящую и качественную оптику.

Это была очень мирная, спокойная и добрая толпа, которая собралась для любви и единения. Кажется, там даже никого не раздавили. Но после плотного общения с ней я перестала стоять в очередях, предпочитая перекупщиков, не создававших вокруг себя толп.

Продолжение следует…