Дерево, которое поет

В Москве много камерных оркестров. Однако "Эрмитаж" под руководством гобоиста Алексея Уткина выделяется на общем фоне. Созданный действующим солистом "Виртуозов Москвы", этот оркестр исполнил, пожалуй, большинство написанных для гобоя произведений. К тому же, "Эрмитаж" является первым частным оркестром, что весьма необычно для коллективов, играющих классическую музыку. Перед концертом в Большом зале консерватории 27 июня Алексей Уткин рассказал нам о своем уникальном оркестре и своем искусстве игры на гобое.

Елена Ноготкова: Алексей Юрьевич, Вы ведь не сразу решили стать гобоистом. Был период, когда Вы увлекались игрой на фортепиано. Почему все-таки обратились к гобою?

Алексей Уткин: Пять лет я достаточно уверенно занимался фортепиано в Центральной Музыкальной школе. Честно говоря, той увлеченности, которая требуется, чтобы чего-то добиться и стать великим пианистом, у меня не было. Мой отец – музыкант, скрипач, хорошо разбирается в инструментах оркестра. Фактически он мне предоставил возможность выбрать инструмент. Недолго думая, я указал на тот звук, который я слышал с пластинки в тот момент. Это оказался гобой. Не знаю, почему именно он меня так привлек. Что-то совпало на уровне молекул.

В классе я был единственным гобоистом, а в школе нас было двое. В ЦМШ было очень мало духовиков. Вместо избитого и понятного для всех инструмента, каким является фортепиано, вдруг открыли футляр, где лежала вся увитая металлическими деталями тонкая деревянная трубочка. Все это меня, тогда еще ребенка, очень привлекало. Детское любопытство, вероятно, и сыграло свою роль.

Е.Н.: Сложно было научиться играть на гобое?

А.У.: На любом инструменте сложно играть хорошо, плохо научиться играть можно. Хорошо научиться играть дано не всем. Гобой – один из самых сложных духовых инструментов. Отверстие – семь миллиметров на полмиллиметра. И вся могучая сила должна в него уйти. Нужна абсолютная ювелирность владения. Да и физически это не так просто: задержка дыхания на длительное время, количество воздуха не успевает израсходоваться, а человек уже начинает задыхаться. Таков процесс игры на гобое. Со временем я научился хитрить, использовать перманентное дыхание. Я и мои коллеги позаимствовали этот способ у исполнителей на народных духовых инструментах. Конечно, этот прием все вопросы не решает, но проблема, хватит ли дыхания, не застучит ли сердечко во время выхода, решается. Чувствуешь себя более свободно.

Учитывая специфику гобоя, нужно быть еще и рукодельником. Нужно самому подладить под себя инструмент, чтобы он зазвучал как следует. Мы творим тот звук, который хотим услышать. Гобой в оркестре и гобой сольный – это два разных инструмента.

Е.Н.: Насколько сейчас велик интерес публики к классической музыке?

А.У.: У широкой публики интерес к музыке весьма относительный. А если он и есть – то к музыке поритмичнее, погромче. Для публики, которая обращает свои взоры в нашу сторону, виолончель, скрипка и фортепиано более традиционные инструменты. Гобой не является таковым. Но все же когда-то начинается. Виолончель всегда была выразительным инструментом – но были и люди, которые сделали ее неотъемлемой частью сцены. Скрипка всегда была сольным инструментом. Альт никогда таковым не был ни по репертуару, ни по роли в оркестре. Вместе с тем, благодаря Юрию Башмету этот инструмент стал в хорошем смысле эстрадным. Так что, думаю, не зря я занимаюсь музыкой. Я не пошел по простому пути – сесть в хороший оркестр и до пенсии доработать в нем.

Е.Н.: Насколько ценным стал для Вас опыт работы в оркестре "Виртуозы Москвы"?

А.У.: Опыт был неоценимый. Все, чего я добился, родилось под пристальным взором этого многоглазого, многоухого существа под названием "Виртуозы Москвы". И своим примером, и своим вниманием и контролем мне позволили добиться того, чего я добился. Безусловно, оркестр сейчас поменялся очень сильно. Остались немногочисленные "старики", в том числе и я. Но самое главное – остался художественный руководитель Владимир Спиваков, без которого нет "Виртуозов". Для меня этот оркестр – это 20 лет моей жизни.

Е.Н.: "Виртуозы Москвы" перебрались в Испанию, а Вы все-таки решили вернуться в Россию...

А.У.: Я не понимал тогда, что значит "перебраться в Испанию". Мы столько ездили, что переезд в Испанию сильно не менял наших жизненных привычек. Отпуск, какие-то свободные дни мы проводили в Москве. Потом многие уехали вместе с женами, детьми и всем скарбом. Я остался здесь. Однако годы, проведенные в Испании, были полезны для самосознания, возможности почувствовать себя в чужой стране, для изучения языка. Хотя последнее нам с трудом давалось, поскольку мы гастролировали вместе в одном автобусе, в одном самолете, и говорили по-русски.

Е.Н.: Почему при достаточно спокойной жизни в "Виртуозах" у Вас возникло желание создать собственный оркестр?

А.У.: Мне приходилось много играть в сопровождении "Виртуозов Москвы". Но всегда казалось, что все можно было сыграть иначе, переделать. Оркестр играл хорошо, и я играл хорошо, но не совсем так, как я это представлял. В конце концов, встал вопрос о том, что собственный оркестр – это необходимость.

Сначала это было в форме солирующих музыкантов "Виртуозов Москвы" в сопровождении какого-то ансамбля. Позже все музыканты, с которыми я играл, нашли свой путь. Я остался один лицом к лицу с музыкантами сопровождения, которые тогда еще не имели своего названия. Впоследствии я понял, что это единственный путь: или сейчас претворять в жизнь то, что я считаю нужным, иначе заниматься этим уже будет некогда. Я специально набрал в оркестр молодых, потому что вижу в них серьезных и перспективных музыкантов.

Е.Н.: У Вас оркестр без дирижера. Кто-то из критиков писал, что Вы управляете оркестром лишь поворотом головы.

А.У.: Я не дирижирую, никогда этому не учился. Я уже много лет играю как ансамблист, и навык показов отточен давно. Ребята реагируют на ту энергетику, которая исходит от солиста. Контакт с ними – это, безусловно, необходимость на сцене. Я стараюсь держать все под своим контролем.

Е.Н.: Почему для концерта 27 июня были выбраны произведения Баха, Моцарта, Шостаковича и Гайдна?

А.У.: Программа не рассчитана на легкость восприятия, но музыка вся лучезарная, легкая. Сын Баха, Карл Филипп Эммануил Бах – это уже позднее барокко, но есть и элементы классицизма в его сочинениях. Мы начнем с его Концерта ми бемоль мажор для гобоя.

Далее – одно из ранних произведений Моцарта. В оригинале написано "для двух скрипок с оркестром", но я восстановил справедливость. Во-первых, в оркестре сопровождения есть две сольные партии, которые ничем не уступают солирующим скрипкам: партия гобоя и партия виолончели. Поэтому я взял на себя смелость вывести из оркестра этих двух солистов и заменить одну из солирующих скрипок на флейту, что уже до меня делалось. Мне очень понравилась такая транскрипция этого произведения.

Во втором отделении будут Десять прелюдий Дмитрия Шостаковича, которые изначально написаны для фортепиано, а позднее переделаны Дмитрием Цыгановым для скрипки и фортепиано. По мотивам этого переложения я сделал свое переложение, и по моей просьбе это было оркестровано для гобоя и струнного оркестра.

И в конце мы сыграем раннюю симфонию Гайдна №38 для камерного оркестра с гобоями, валторнами, трубами, литаврами и солирующим гобоем. Это очень редкое произведение, где солирующий гобой проходит сквозной линией от первой до последней части.

Е.Н.: Говорят, что Вы переиграли весь репертуар, написанный для гобоя. Есть еще непокоренные высоты?

А.У.: Есть, конечно. Многие просто еще не написаны. Я надеюсь, что все-таки кто-то из настоящих композиторов обратит взор в сторону гобоя. Какие-то произведения просто не удавалось сыграть, в силу того, что в "Виртуозах Москвы" гобою отводилась роль хорошего помощника солиста. Сейчас моя задача – максимально обогатить репертуар этого инструмента.

Концерт оркестра "Эрмитаж" под управлением Алексея Уткина состоится 27 июня в Большом зале консерватории в 19:00.