"Америка же катится и катится"... И докатилась

Американское молодежное движение полувековой давности было многопланово не только в том, что касается его культурных результатов, но и в формах проявления. Никто в точности не знает, что именно произошло. Одним кажется, что это было анархо-пацифистское восстание хиппи, другим видятся пейотные и грибные походы (и приходы), третьи убеждены в освободительном воздействии ЛСД – как, например, Кен Кизи и его банда Веселых Проказников.

Джек Керуак – один из зачинателей и героев феерического буйства молодежи, прозванной бит-поколением. Это поколение искало свободы от умственной тесноты и меркантильной скуки американского среднего класса и находило ее в демонстративном отказе от материальных достижений цивилизации. Верой и надеждой Керуака стал буддизм – и "великая рюкзачная революция".

Идея ее проста: возьми рюкзак и спальник, пару сковородок, мешочки с крупами и сушеными фруктами, и дуй в горы. И сядь там под дерево, и погрузись в глубокую медитацию. И увидишь, что "весь твой жизненный путь – капля дождя в неистощимом океане, который суть вечное пробуждение. Зачем беспокоиться впредь?". Вся книга о Бродягах Дхармы посвящена поискам отсутствия беспокойства – беспокойства о тысяче разных вещей, о которых рассказывают по ТВ и которые столь необходимы "квадратам", то есть чувакам не въезжающим и не врубающимся. Действие течет по бесконечным дорогам автостопщиков, на миг тонет в пьянке сан-францисской богемы и снова уходит – по горным дорогам к вершинам созерцания. А все герои – бодхисаттвы. Бодхисаттва – это тот, кто бескорыстно дарит себя всем без разбору.

Самый замечательный из бодхисаттв – поэт и бхикку (монах) Джафи Райдер. Это один из редчайших в современной литературе примеров бесспорно положительного героя и очередное доказательство того, что положительный литературный герой невозможен без религиозной идеи. Джафи персонаж вполне жизненный, живой, естественный. И светлый – неподдельно, без дураков, так что вся книга пронизана светом личности Джафи, поэта, бхикку и "крутейшего кошака", в которого влюблены всегда не меньше трех девушек зараз.

Книга написана Керуаком в состоянии неслабой эйфории – или, скажем иначе, призвана таковую у читателя вызвать. Благодатные просветления на высоте шесть тысяч футов, горные восходы-закаты, ручьи и водопады, цветы и песни, поток словес, восторженный и непрерывный... Эйфория эта настораживает, поскольку с буддизмом она ни в коей мере не совместима. Буддизм спокоен как штиль, и главное его поучение заключается не в том, чтобы избавиться от привязанностей (и вызываемых ими аффектов), а в том, чтобы избавиться от привязанности к своей непривязанности (!) и от вызываемой ею эйфории, каковая суть тот же аффект. Впрочем, Керуак и не претендует на роль популяризатора буддизма. Главное его достижение заключается не в смене религии, а в смене прототипа, культурного образа. Именно поэтому мне интересно писать об этой книге и об этом авторе, хотя он давно уже не является неизвестной величиной в интеллектуальной среде.

Персонажи Керуака происходят из сан-францисской богемы, и все дороги романа ведут туда – к людям, которые "врубаются". Богема, она потому и богема, что всегда не равна себе – она воображает себя кем-то. Отшельниками, духовными воителями, бодхисаттвами... Это ее образ жизни – быть в образе. Играть, и играть достоверно, так, чтобы в достоверности образа угадывалась безыскусная подлинность настоящего. Однако никогда безыскусное настоящее не является просто достоверным – потому что оно не игра, а подлинность жизни. Бесформенная неопределенность подлинного. Нечто, не воспринятое эстетически. И чтобы амебоподобное ощущение настоящего вошло в культурный контекст и стало явлением, нужно придать ему форму, образ. Пережить и проиграть этот образ. Сделать его прототипом для многих и многих. Чтобы искусство стало собой – преобразующим жизнь эстетическим усилием, необходима эта игра богемы, игра в образы и представления. Игра в бодхисаттв.

Америке потребовались новые герои – и они появились; из ниоткуда, из игры воображения богемы, которая не может не играть и не воображать. Может быть, суть и цель всякого культурного переворота и заключается в том, чтобы изобрести нового Джафи, по образу и подобию которого будут строить свою жизнь массы последователей, совершая "великую рюкзачную революцию". И не важно, что было потом. Не важно, что кто-то спился, кто-то получил премию, кого-то забыли, а чью-то рукопись продали за 2,5 миллиона долларов. Важно, что из всей этой богемной кутерьмы вышел "герой нашего времени", сияющий и просветленный. И если мы взберемся на гору, высоко-высоко, так что облака улягутся у наших ног, и сварим себе суп с горохом и беконом – суп Джафи, то он сам вдруг выйдет из-за валуна, и подойдет к нам, и присядет рядышком – реальнее, чем в жизни. И прочтет что-нибудь из стихов Хань-сяна, которого переводил у себя в хижине, сидя на циновке...

* * *

Несмотря на все вышесказанное, не следует думать, что бит-поколение ограничило себя произведением на свет нового героя. Культурная заваруха, разыгравшаяся в Америке в середине прошлого века, была куда разнообразнее. Кроме всего прочего, новые бодхисаттвы-битники хотели спеть свою Америку, которую любили. Спеть, прокричать, проорать, превратить в бурление бешеных звуков – чтобы вся огромная энергия этой юной и саму себя не понимающей страны вылилась мощной звуковой волной. Отсюда, похоже, и произошел джаз.

"Блюз Сан-Франциско" Керуака – попытка сделать словесный вариант джаза, состоящий из рефренов, каждый из которых, по мнению автора, "должен быть безостановочной импровизацией в себе, или музыканты облажаются прямо на сцене".

Сообщества домов
Обряженные солнцем
Как последний тающий сугроб
Америка же катится
И катится
В Западный Озноб

Понятно?

Текст поэмы был написан Керуаком в кресле-качалке сан-францисского отеля "Камео" в апреле 1954 года, с сигаретой марихуаны в зубах и бутылкой сладкого красного вина в руках. Потом, правда, подвергся правке – уже на трезвую голову. И сохранен в тщательно упорядоченном архиве писателя. Поэма выходит на русском языке впервые. И поскольку я не очень-то хорошо умею писать о музыке, каковой поэма и является, предлагаю ее просто слушать – то есть читать, конечно. И слышать подземный рокот Америки, противоречивый и пугающий, и даже, на современный вкус, слегка враждебный.