Галопом по Островскому

Фото: vremya.ru

В последнее время снова стало модно ставить Островского. На пике популярности – "Последняя жертва". Еще не успела забыться премьера во МХАТе, как ее сменяет премьера в Ленкоме. Во избежание путаницы пьесу здесь переименовали: теперь она называется "Ва-банк". И если в прошлом сезоне заголовки газет гласили: "Во МХАТе принесли последнюю жертву", то в этом ноябре по всем отделам культуры красной нитью проходит: "В Ленкоме пошли ва-банк". Хотя каламбур неоправдан. Никакой ва-банк в Ленкоме не ходили. В Ленкоме разыграли классическую комбинацию: классическая пьеса, плюс режиссура Захарова, плюс пара хороших актеров, плюс сценография Олега Шейнциса. Заведомо успешную комбинацию с положительно нулевым результатом.

Премьера – как светский раут: знаменитостей в фойе больше, чем на любой возможной сцене. Целые народные толпы попрошайничают лишнего билетика, у входа злая монашка собирает пожертвования одновременно на все монастыри России. В море селебритис главное – не утонуть, и трудно представить, чтобы хоть кто-нибудь из присутствующих сам купил себе билет на премьеру. Очаровательный театральный междусобойчик более всего напоминает бал "кому за 40" – а может ли захаровская премьера сегодня быть чем-то другим?

Нет ничего удивительного в том, что театры с таким азартом ставят "Последнюю жертву". У пьесы очень актуальный для переходной к капиталистической эпохе мессидж: хороший купец влюбляется в падшую женщину и поднимает ее. А женщина, красавица молодая вдова, потерявшая голову от красавца и фата и разбазарившая на любовника все свое состояние, вдруг понимает цену истинной любви и истинным чувствам. Никто не погибает трагически, никто никого не предает, все остаются при своих и даже получают сверх проценты. А московский купец-миллионер Флор Федулыч Прибытков выходит в герои становящейся буржуазии. Вот он какой, человек нового времени, успешный делец с горячим сердцем и чувствительной душой. Сочетающий капиталистическую хватку с высокими отношениями.

В постановке Захарова Флор Федулыч обаятелен как никогда – его лениво и блестяще играет народный актер Александр Збруев. Ему замечательно идут все эти изящные костюмы, шелковые халаты, тросточки и прочая, и прочая, и прочая. Сцена, в которой Збруев вырезает по яблоку ножичком для бумаги, вполне может служить апофеозом всего спектакля. Хорошо и появление героя: он всплывает прямо из-под земли, в черном костюме и черной шляпе. Как бог из, а точнее, из-под машины. Под дирижирование его изящной тросточки плавно протекает спектакль. Такая же плавная и речь: старомосковская, до неприличия правильная. До того, как во Флор Федулыча влюбляется прекрасная Юлия Павловна, по нему уже сохнет вся женская половина зала. Это одна из главных фишек Марка Захарова: поставить спектакль так, чтобы зритель в кого-нибудь влюбился. Влюбиться в Табакова на сцене МХАТа было бы, откровенно говоря, гораздо сложнее.

В актерской плеяде Збруев звезда, конечно, самая яркая. Юлия Павловна (Александра Захарова) до него явно не дотягивает. Она просто физически не может играть молодую пылкую красотку. Зато ее темперамента хватает на бурю страстей масштаба угасающей сорокалетней дивы. Оно, быть может, к оригиналу и поближе. По крайней мере ясно, почему эта дамочка тратит все свое состояние на слащавого жиголо, игрока и мота – Вадима Григорьевича Дульчина (Виктор Раков). Жаль, что мне не пришлось увидеть в роли Дульчина звезду современных сериалов, печальноухого Дмитрия Певцова. Впрочем и Раков достаточно хорош, а что ему – на сцене особенно не мелькает, пару реплик сказал, Захарову поцеловал, за бабами приударил и довольно. Из интересных актерских работ – только московская генеральша Глафира Фирсовна (Анна Якунина). Якунина очевидно перетягивает одеяло действия на себя – она играет на уровне Збруева, ярко, громко, фактурно, и истеричная Захарова мгновенно глохнет на ее фоне.

Олег Шейнцис выстроил на сцене чудовище невообразимое – настоящий каретный ряд. Тесно приставленные друг к другу кареты образуют чудо сценографии. Очень здорово пересаживаться из кареты в карету, или хлопать дверьми, или отражаться, или спрятаться на полу, или туда-сюда поездить. Но на самом деле в каретных загромождениях не разгуляешься. Приходится гулять по авансцене туда-сюда, а на ленкомовской авансцене не так уж и много народу помещается, променад не устроишь. Над сценой – заметное, только если очень сильно задрать голову, барочное панно. Блещут формами пышнотелые девицы с картин XVIII века, прямо посреди сцены сияет на весь театр чей-то роскошный голый зад. К чему? Кто знает. Таким образом на классическом языке театра принято иллюстрировать любовь, да только в ленкомовском спектакле нет никакой любви. Есть холодный расчет и Александр Збруев на авансцене.

Кареты же, если вообще имеют какой-то смысл, иллюстрируют тогда тот безумный галоп, с которым Захаров несется по Островскому. Даже подзаголовок постановке дал: сцены из комедии А.Н. Островского "Последняя жертва". И эту сумасшедшую гонку иногда хочется попридержать, продумать и осмыслить. Захаровскому спектаклю не занимать мастерства, но ему при этом категорически не хватает цельности. И его компоненты кажутся абсолютно не связанными друг с другом: почему кареты? Зачем халаты? К чему выводить на сцену ровно на минуту великую певицу Патти? Об этом никто и не думает. Зато прямо над сценой можно увидеть голую попу – и в некотором роде для театра "Ленком" это так давно необходимая революция.