Вся рок-музыка вышла из блатной песни

Фото Сергея Грузинцева

Мы встретились с Гариком Сукачевым накануне релиза его нового альбома "Перезвоны" в закрытом бильярдном клубе, где в этот день артист давал одно интервью за другим. Наш разговор получился скорее "за жизнь" – мне было не очень интересно задавать конкретные вопросы о новой пластинке, которыми коллеги мучили Гарика несколько часов кряду. Да и вообще я даже был рад, что разговор шел не только о песнях Сукачева, тем более что последнюю работу трудно назвать выдающейся. Это скорее альбом "для своих", способный обмануть ожидания тех, кто до сих пор заслушивается "Бригадой С", хотя с тех пор Сукачев многократно менял имидж и общий настрой своих пластинок. "Перезвоны" – это несколько песен для сериала "Курсанты", по паре вещей Окуджавы и Высоцкого и немного приблатненного шансона во главе с несомненным хитом "Коля-огонек". Они уже никак не вписываются в понятие "русский рок", поскольку более всего напоминает что-то ресторанно-удалое, в духе Аркадия Северного и Алеши Дмитриевича. Хотя фронтмен группы "Неприкасаемые" со своими татуировками и серьгами в ушах по-прежнему выглядит как слегка постаревший и усталый, но прирожденный рокер.

Игорь Камиров: Боюсь, что все вопросы вы уже обсудили. О чем вы еще не разговаривали с журналистами?

Гарик Сукачев: О глобальном всемирном потеплении (смеется).

И.К.: Как вы обноситесь к нему?

Г.С.: Я отношусь с настороженностью.

И.К.: А то, что мы ратифицировали Киотский протокол и теперь будем бороться за улучшение экологической ситуации, вас не успокаивает?

Г.С.: Ну, я знаю, что Киотский протокол не является обязательным постановлением, которое дало бы юридические права международным организациям надзирать за борьбой за экологическую чистоту. Это не более чем декларативный документ. Поэтому то, что мы там подписали, еще ничего не значит. Это равносильно нашему горячему желанию войти в Евросоюз, а на фиг он нам нужен, я никак не пойму. Но желание есть...

И.К.: Это интересная мысль, но дальше ее развивать наш формат не позволяет (смеемся)... Все равно от музыки никуда не деться. Гарик, почему ваш последний альбом изменил название, изначально вы хотели назвать его "Красные тетрадки", и он так и оформлен – в виде школьной тетрадки с подростковыми рисунками?

Г.С.: Тут все просто – это название ни для кого ничего не объясняло, кроме меня. Всегда, всю жизнь я писал в красных тетрадках, я их не выбираю, я их даже не покупаю, что самое удивительное, но всегда находится одна красная тетрадка, пустая. Когда заканчивается старая. Но для публики это непонятно. А сборник, который я написал... В сериал по книжке Петра Ефимовича Тодоровского, его недавно показали по РТР, там есть такая песня "Перезвоны". Печальный, в общем-то, романс, какой-то сентиментальный... и я подумал, что это хорошее название альбома.

И.К.: Почему в последние годы вы резко ушли от рока к такому стилю – я не знаю... как вы его сами называете?

Г.С.: Володя Высоцкий называл это "авторская песня". Наверное, все так и должно было произойти. Если попытаться идти в молодость, когда рок-музыка жила в нас, – я же помню, не остро, но помню, что тогда я придумывал "музыкальные модели", из которых развилась потом "Бригада С". Некую музыкальную конструкцию, которая будет ни на что не похожа. Создавать группу – это не совсем точное понятие, группу надо было придумать. Когда я придумывал это, я очень четко разделял: что я буду делать и что нет и каким образом это будет существовать на сцене. И пытался реализовывать придуманное. В конце концов, мы сделали "Бригаду С", и это была такая музыка формы. Форма прежде всего. А потом, с опытом, форма перестала играть для меня важную роль, а когда ты стал старше и появилась возможность делать что угодно и не думать ни о какой форме – соответственно вылезли эти красные тетрадки, которые лежали в столе много лет. Мы с Саней Скляром их вытащили и сделали группу "Боцман и Бродяга". Могли мы это сделать 20 лет назад? Конечно, нет, нужно было стать мужчинами, для того чтобы спеть, как ты хочешь это спеть, как ты чувствуешь ту музыку, которая была для тебя сделана – и блатная, и цыганская, и твоя музыка. Которую ты писал только для самых близких друзей. А потом оказалось, что это интересно большому числу людей. Я помню это чувство свое, я был просто потрясен, когда "Боцман и Бродяга" стал лучшим альбомом года, его стали везде гонять, я появился в огромных количествах на телевидении – меня это совершено потрясло. Шли мы к этому? Наверное, шли, но совершенно но не чувствовали этого. Наверное, все правильно сложилось. А дальше появились "Неприкасаемые", и мы стали писать электрические альбомы наравне с акустическими. Потому что одновременно все это стало жить. Если раньше это все нужно было, когда ты выпил в компании своих друзей, то теперь это стало необходимо еще кому-то. Это же здорово!

И.К.: Но в последнее время электричество совсем куда-то подевалось?

Г.С.: Сейчас я понял, что мы опять попали в некий перегиб, за последний год мы стали играть очень много "академических" (где я один, под акустику, сидя пою) концертов. Я вдруг понял, что у этой клетки прутья то шире, то уже, и ты становишься рабом музыки. И я говорю себе – черт побери, мы же занимаемся рок-музыкой, которая нужна молодежи! Эти наши ранние идеи параноидальные, равно как и антисоциальные – это же рок, мы же обязаны это делать! Нет, теперь мы будем играть только электричество...

Но в нашей стране к этому приспособлены несколько залов всего. В Москве это Горбушка, в Питере – ДК Горького и Ленсовета, и еще 5-6 залов по стране, где молодежь (и не только, люди нашего возраста) могут побыть в условиях рок-концерта. К сожалению, так. А везде в других местах люди обязаны придти и сесть в кресло. А ты перед ними (смеется и показывает в своей манере)... И тем не менее, ты должен внутри все это переламывать, понимая, что, отдавая одним, ты у других это отбираешь, а нужно, чтобы это существовало вместе. Не только потому, что... нет – вообще совсем не потому, что у тебя должна быть публика, вообще, все это фигня на постном масле, а просто это все вместе живет, и люди должны видеть, потому что тебе самому это интересно.

И.К.: А нет ощущения, что в последние годы этот жанр и стиль, одним из основателей которого вы были – ну, "красная волна", – что он совершенно не востребован? Что самые главнее его представители как-то перестали волновать публику?

Фото Сергея Грузинцева

Г.С.: Ну, это не так. Я думаю, что в целом вы не совсем правильно расставляете приоритеты. Совсем неправильно, я уж буду жестко говорить... Мы должны понимать одну очевидную вещь: рок – это музыка сегодняшнего твоего времени, твоей молодости. Твоей. Твоего поколения. Она, эта рок-музыка, единовременна. Когда нам было по 18-25 лет, у нас был свой рок-н-ролл, сейчас у наших детей – свой. Но мы остаемся со своим поколением, и, становясь старше, мы все равно говорим только с ним. И разговариваем уже не с мальчиками и девочками, а с мужчинами и женщинами. О том, что нас волнует. Со своими товарищами – а кто это? – мое поколение. И все, что делают сегодня Гребенщиков, Шевчук, Кинчев и кто угодно, доказывает, что они говорят не со своим слушателем, а со своим миром. И если туда приходит молодежь и ей это интересно – это очень здорово! А нет – так нет.

И.К.: Почему вы обратились именно к блатной песне в последние годы, это что, мода такая?

Г.С.: Мы не должны забывать, что рок-музыка, которая родилась в Америке и потом в Англии, вышла из блатной песни. Блюз – это блатная песня. "Дом восходящего солнца" – это блатная песня, о публичном доме еще XIX века, по-моему. Это величайший рок-гимн, который будут петь и через двести лет. Если мы говорим о каторжанской песне, о так называемой блатной, то это музыка рабов, которые сидели на цепи. Их герои – это воры и проститутки. Это переживания отбросов общества, как сказали бы сейчас. А почему интеллигенция во всем мире это так любит? Потому что это фантастическая, глубинная часть культуры. Сотни лет живут эти песни, мы не знаем авторов, но они являются частью народа. Песни каторжан – один из самых важных моментов для понимания души народа. Поэтому мы обращаемся к Володе Высоцкому, люди нашего поколения, – он гений блатной песни, он ее сделал высоким искусством. А то, что сейчас называется "русским шансоном", – ну да, это кабак, который пришел в эфир. Вот тут зона, а рядом с зоной – кабак, и ребята "откинулись", маленький городок и сидят пацаны, про дочку прокурора раз 40 заводят, поплакать на воле... Я понимаю, о чем вы говорите.

Но если подумать про уголовный мир, то самые яркие его представители – это неординарные люди, одаренные, гениальные личности. Существует много миров в нашей жизни, так устроено, так, наверное, и должно быть. Это огромный пласт культуры, который в нас живет. Почему мы, когда выпьем, петь начинаем? Почему наши родители поют "Ой, мороз, мороз", а мы уходим курить и слушать Led Zeppelin... а потом приходит момент, и вдруг мы сами в пьяной компании близких людей, выпивши, начинаем этот "Мороз" петь. Приходит время, и в нас ствол тысячелетний начинает подниматься...

И.К.: Гарик, вы же еще и режиссер и актер, что слышно на этом поприще?

Г.С.: Да ну, это так (машет рукой)... Идей до фига, как грязи. Но есть объективные причины, почему с кино все сложно. Это тяжело. Для публики детали совершенно не интересны. Ни читать об этом, ни рассказывать... Я собираюсь и буду кино заниматься. Но если бы так сложилось, что я бы мог разделить свою жизнь на две части – кино и музыка, я бы с удовольствием это сделал. Но все устроено иначе. Жизнь не разделена, но если б я был волен, потратил бы лет этак 10 на то, чтобы заниматься только кино.

У нас нет того пласта шоу-бизнеса, которым является кино. Если музыкальный шоу-бизнес худо-бедно начал развиваться, определились взаимоотношения, наладилась региональная политика между издателями и авторами, то коммерческое кино пока лежит в руинах. Хотя вот появились всполохи – началось с "Антикиллера", теперь вот "Ночной дозор", "Личный номер", конечно же "Турецкий гамбит" сейчас, – но их можно пересчитать по пальцам. Зато у нас до фига авторского кино. Но это же беда. Оно необходимо с прикладной точки зрения, оно должно быть представлено – для фестивалей. У нас есть сейчас один такой режиссер – Сокуров, он визитная карточка страны. Он гений, мы это все понимаем, но никто его кино не смотрит и смотреть не будет. А для молодого человека нужен авторский фильм лишь для того, чтобы его заметили и взяли в коммерческую структуру. Сейчас, слава Богу, они начали появляться, это всего несколько человек, которые могут что-то пробить в смысле бюджета. Никакое "авторское кино" не будет никогда "отечественным кино", которое нам так нужно. Я к тому, что автор и художник не имеет никаких обязанностей. Рядом всегда должен быть Савва Морозов. Если такого человека не будет, которой доносит этот талант, конечно, зарабатывая при этом деньги, публике некому будет все дать. А кино – это самое дорогостоящее из искусств.

И.К.: Я бы хотел отойти от серьезных вопросов несколько в сторону. Вот мы сидим в бильярдной – вы что, играете?

Г.С.: Не-а... Но здесь же был клуб "Кино", тут много лет прошло.

И.К.: А вы что, так сильно "втусованы"?

Г.С.: Абсолютно нет. Я отдыхаю, когда сильно устаю. Самый лучший тонус, когда я мало сплю, когда вот все обваливается. Я очень много гастролирую, очень. А так, все равно, когда у нас есть отпуск, то мы с женой улетаем самолетом так далеко, где вообще никого знакомых нет. Я вообще очень люблю одиночество. Мне лучше, чем с моей Ольгой, никогда ни с кем не было. Правда вот сейчас у нас Настя родилась, и я улетал в отпуск один. Вообще у нас смешно: сыну Саше 20 лет, а дочке – 9... месяцев.

И.К.: О, для рок- музыканта это вообще рекорд, такая долгая верность...

Г.С.: Почему, Сергей Галанин со своей женой, тоже Ольгой, учились вместе в школе и раньше, чем мы, поженились. Володя Шахрин всю жизнь живет... Я думаю, в жизни это не редкость. Есть вон театральные пары, которые по полвека вместе, хотя все думают – там такая среда, все со всеми...

И.К.: Как получилось, от чего это зависит, что некоторые группы не теряют своей актуальности до сих пор?

Фото Сергея Грузинцева

Г.С.: Просто у кого-то есть ключик, а у кого-то нет. Это не мы выбираем. Почему искусство божественное, сколько бы ортодоксы ни говорили об иной его природе? Искусство – это странная материя, оно не является необходимостью, но без него никто не может жить, нет такого человека. Если ты этим занимаешься – у тебя нету ответа.

Я не очень с собой это ассоциирую. В жизни я совершено обычный человек, который ходит, гуляет, отправляет естественные потребности, водит машину, курит, разговаривает... Почему мы остались? Я не знаю. Все должно было по-другому сложиться. Кто предполагал? Я? Не предполагал. Хотел ли я артистом стать? Никогда. Я даже не задумывался об этом.

И.К.: Гарик, а что это за татуировка у вас на руке? Иероглифы какие-то, что они значат?

Г.С.: Это я сейчас сделал себе. Я недавно был в Японии и понял: никакого шопинга. Пойду-ка и сделаю себе новую татуировку. А значит она – "вечность".