Вариация на вечную тему

ФОТО: stanmus.com

Опера "Пеллеас и Мелизанда", представленная в рамках Чеховского театрального фестиваля в Музыкальном театре им. Станиславского и Немировича-Данченко, уже заранее имела важное достоинство. В отличие от пусть и запоминающихся, но единичных показов в Москве шедевров или почти шедевров мирового театра, спектакль в постановке французского режиссера Оливье Пи остается в репертуаре. Правда, вероятно, появляться на афише он будет нечасто: дирижером оркестра Музыкального театра, а заодно и музыкальным руководителем постановки выступает француз Марк Минковски, а три ключевые партии – Пеллеаса, Мелизанды и Голо – исполняют французские певцы. Исполняют, понятное дело, на французском.

От всего этого возникает не только живое и фантастическое ощущение присутствия в сердце Европы, но одновременно и неподдельное остранение. Опера Клода Дебюсси, написанная на основе символической пьесы Метерлинка, ставилась в России лишь однажды – в 1915 году в петербургском Театре музыкальной драмы под руководством Ивана Лапицкого. В Европе сценическая история этой оперы многотомна, а каждая новая ее постановка автоматически становится изобретательной вариацией на тему чистой любви и неконтролируемой ревности. В отсутствие же оригинала и какого бы то ни было контекста вариация, даже такая стильная и изящная, как это получилось у режиссера Оливье Пи и сценографа Пьера-Андре Вейца, кажется несколько странной и словно подвешенной в воздухе. Впечатление не изменяют ни выставка в фойе, ни пухлая программка, рассказывающая об "истории невстречи" французской оперы и русского театра, с приложенным к ней списком использованной литературы.

Вообще-то, изобретательности и остроумия Оливье Пи не занимать. Загадочный, сказочный, туманный символизм Метерлинка, героини которого всегда чуть-чуть смахивают на русалок, а герои – на астенических принцев, легче всего воссоздать с помощью эстетики художников-прерафаэлитов. Последние настолько поднаторели в мистическом и интуитивном познании мира, настолько ловко умели намекать о тайнах природы и настолько утонченно изображали вечную женственность, несущую в себе жизнь и смерть, что появление репродукций их картин на выставке в фойе театра, посвященной опере, нисколько не удивляют. Однако сам спектакль этому искушению не поддается. Правда, и не забывает о нем.

Фото: stanmus.com

Мрачный и волшебный лес, в котором юная Мелизанда (Софии Марен-Дегор) встречает внука короля и своего будущего мужа Голо (Фрасуа Ле Ру – заслуженный и многократный исполнитель и партии Пеллеаса и, с конца 1990-х, партии Голо), образован на сцене тонкими металлическими трубами – стволами, свисающими с потолка. Освещение, даже самое сильное, попадая на трубы, рассеивается на блики и оставляет героев в полутьме. Стремление к свету и боязнь темноты, во многом объясняющие действия персонажей, становятся понятны физически. Неприветливый замок короля, гнетущий Мелизанду на протяжении всего спектакля, сооружен из странных лязгающих конструкций из лестниц и решеток. Он постоянно видоизменяется, крутится, но не становится менее угрюмым.

Оформление трагической истории опирается не на просящиеся на сцену чувственно-фантазийные живописные образы, а на новый символизм XX века: скребущие небо архитектурные конструкции, анонимные люди в черном и сверхчеловеческая игра света (в роли художника по свету выступил также Оливье Пи). Загадка мира, обозначаемая через связь всего живого и попытку найти место человека в нем, столь понятная и узнаваемая на протяжении конца XIX и первой половины XX века, уступает место новой мировой тайне: как выжить человеку в этом мире механизмов и стальных конструкций и как остаться самим собой. Этот вопрос, одновременно с сюжетными перипетиями Голо, его жены Мелизанды и влюбленного в нее Пеллеаса, брата Голо, ставится в спектакле на уровне визуального воплощения и, что в общем-то не удивительно, так и не разрешается. То есть как жить – совершенно непонятно, тем более что в финале главная героиня, мерзнущая и ищущая свет с упорством вампира, умирает и символически возвращается в лес, из которого когда-то пришла.

Стилистика фильма "Матрица", в которой сделана вся опера, конечно, впечатляет. Но впечатляет именно как блокба$тер, как выразительная игра с формой вокруг избитого и тысячу раз виденного сюжета. "Пеллеас и Мелизанда" же тысячу раз не видены, да и после просмотра остаются слишком далеки и непонятны. Даже бегущая строка перевода не помогает.