Настрой на домострой

Больше, чем во времена Гоголя имя добродетельного человека, истрепалось в суете наших дней слово патриот. Столькими устами оно произносилось, столькими людьми примерялось на себя, что от прежней его ясной белизны не осталось и следа, даже употреблять его без кавычек стало как-то неловко. Действительно, загрузив в компьютер два-три десятка наиболее типичных частных случаев патриотизма, на выходе рискуем получить приблизительно следующее: отставная подмосковная казачка исламского вероисповедания. Нескладная фигура, что и говорить, но в голове-то еще худший сумбур: здесь три источника и три составные части марксизма спокойно соседствуют с триадой министра народного просвещения графа Уварова. Впрочем, есть у патриотов одна идейка, цепляющая их друг за друга, превращающая разнонаправленные порывы в общепримиряющий бег на месте. Сформулировать ее можно так. Нет, дескать, у России иного пути к возрождению, кроме возврата назад – к истокам. Тот факт, что страна многонациональна и что прошлое населяющих ее народов отличается еще сильнее, чем настоящее, никого не смущает. По мысли наиболее одержимых означенной идеей – к примеру, теоретиков из Евразийской партии, – каждый народ должен возвращаться к своим корням: это и будет залогом национального единства. Безусловно, по степени виртуальности возвращение к концепции "Москва – Третий Рим" и, скажем, восстановление Золотой Орды ничем не уступают друг другу, но ведь возможны и другие сочетания, гораздо менее гармоничные.

Важно, однако, понять, что идея регрессии – не только чей-то предвыборный лозунг (его не может узурпировать ни одна политическая партия); эта идея входит в число немногих, способных претендовать на роль подлинно общенациональных. Политик, который ее полностью проигнорирует, неизбежно потерпит поражение. Тяжело пережив политический и экономический крах Российского государства, народ устремился под защиту своего светлого прошлого – реального или вымышленного. Каждый или почти каждый пройдет на этом пути свой отрезок: кто-то 30 лет, кто-то 50, а некоторые с удовольствием прошли бы всю тысячу.

Многие, не надеясь больше пожать плодов материальных, предлагают окончательно перейти на духовную пищу, в чем обрести самоутешение. На первый взгляд, такие чаяния кажутся вполне безобидными; их можно, вроде бы, удовлетворить несколькими символическими жестами: запретом на использование иностранных слов или внедрением религиозного воспитания в школы, даже фотографированием на паспорт в парандже. Но вот с каждым шагом уклон все круче – собственно, только это и настораживает.

Стратегический резерв патриотов – это все-таки прагматики, представляющие в основном титульную нацию. Причины их воодушевления кличем "назад в пещеры" совсем иные. Они сделали выводы, поняв, что мы больше не конкуренты не только американцам, но – по целому ряду параметров – уже и китайцам, корейцам, а в чем-то и азербайджанцам с таджиками. Наша слабость, оказывается, не только от бедности, но также от относительной малочисленности, а паче того – разобщенности.

Осознавшие сию простую истину выдвигают целый комплекс требований: помимо культурной нужна еще и экономическая изоляция (т.е. автаркия), следует придать закону должную суровость, необходимы надзор за повсеместным соблюдением норм общественной морали, преодоление демографического кризиса путем запрета абортов, оздоровление нации принудительным лечением, охрана суверенитета РПЦ и т.д. и т.п. Но узловым пунктом всей программы должно стать насаждение самого духа соборности, в упрощенном варианте – коллективизма (важнейшей предпосылкой чего выступает, как известно, огосударствление основных средств производства – земли и недр в первую очередь). Понятное дело, соборность призвана вытеснить буржуазный индивидуализм, охранить общество от окончательной формализации взаимоотношений – сие свято место отводится патриархальным обычаям.

В гаранты воплощения данной модели в жизнь патриоты, как ни странно, прочат сильную централизованную власть и Православную Церковь. Последняя в силу своего доктринального интернационализма к решению задачи сплочения этноса как-то особенно не подходит, да и первая своим прошлым и настоящим большого доверия не вызывает. По крайней мере дважды история Руси как бы начиналась заново по мановению руки одного человека, оказавшегося перед выбором между своим и чужим. Оба раза – и князь Владимир и царь Петр – склонились не в пользу своего. Один выкорчевал наши славянские корни, лишив народ легендарных предков, праотеческих богов, собственного эпоса, а значит, и национального искусства. Петр, уяснив, что его окно в Европу слишком узко для всей России, одним махом разрубил ее общество на две части, носящие разное платье, говорящие на разных языках, живущие фактически в разных странах.

В сущности, русский народ, как потом и советский, являлся не национальной, но "великой исторической" общностью. Если кто-то думает, что это можно исправить, – хоругвь ему в руки. Во всяком случае, действующий президент тоже любви к доморощенному не обнаруживает и едва ли будет отстаивать наше право на свой совершенно особый путь. Как говорится, ничего не попишешь, придется покамест двигаться вперед; вопрос только – в каком составе. Коли мы и дальше собираемся тянуть за собой вагоны Северного Кавказа, то, честное слово, пар в котлах лучше сбросить. Ввести в традиционный уклад суд присяжных непосредственно на смену "закону гор" – это будет подвиг, и, боюсь, опять-таки воинский. Мы ведь уже делали прыжок из феодализма в коммунизм, да неудачно. Может, и вправду ради одного шага вперед сделать сперва два-три навстречу архаистам? Сами знаете: тише едешь...