Целомудренная исповедь гермафродита

Количество страниц в этой книге, позиционированной как исповедь гермафродита, играет огромную роль, в том числе и для достижения художественного эффекта. Но вначале, только взяв ее в руки, я испытала чувство невыразимого ужаса. Боже милостивый, взмолилась я. Неужели я должна читать семьсот пятьдесят страниц нудных беззастенчивых откровений, со смакованием подробностей необычного секса, с пережевыванием физиологических деталей, с рассусоливанием чувства мстительной обиды на судьбу и неискреннего смирения? Откровений, как принято писать, шокирующих, но на самом деле вызывающих только ощущение неутолимой скуки и легкого омерзения? К счастью, ничего такого в книге не оказалось.

На самом деле роман Евгенидиса представляет собой чрезвычайно талантливо написанную семейную историю, начинающуюся в греческой деревне Вифиния и продолжающуюся в американском Детройте. Сам жанр слегка старомоден, и в этом его прелесть, со знанием дела использованная автором. С викторианским налетом неторопливой основательности и с трудом преодолеваемой стыдливости читателю преподносится история девочки, которая в конце концов оказалась мальчиком. Пристрастие к датам и событиям, неспешная длительность повествования, которая только подчеркивает его скрытую эмоциональную напряженность, напоминает саги Голсуорси и до сих пор, кажется, неоцененный историзм Маргарет Митчелл. Все это придает роману Евгенидиса те самые искренность, подлинность и естественность, которые, как правило, неумолимо испаряются, едва речь заходит о подобных темах.

Исчезновение искренности и естественности в подобных случаях объясняется просто: ведь темой рассказа становится нечто, стереотипно определяемое как неестественное. Нечто столь редкостное, что уже не может находиться в рамках нормы. Но, как замечает юная Каллиопа, превратившаяся в Калла, норма не является нормальной. "Если бы норма была в порядке вещей, тогда о ней можно было бы и не заботиться. Однако всех, а особенно врачей, она почему-то очень заботит. Они всегда сомневаются в ее присутствии и пытаются всячески способствовать ее установлению". Поэтому автор не пытается настойчиво убеждать читателя в нормальности происходящего. Автор поступает иначе, и приведенное рассуждение о норме – единственное на все 750 страниц..

Евгенидису удается почти невозможное: его герой (или героиня?) ни на миг не превращается в объект любопытства или исследования, но всегда остается человеком, членом семьи, любящим или любимым, а главное – обыкновенным! Именно обыкновенности, обыденности всегда так не хватает подобным историям. Чураясь исключительности как синонима ненормальности, автор противопоставляет ей упомянутое выше количество страниц, которое является целомудренным и необходимым посвящением в непростую, но тем не менее не слишком необыкновенную жизнь семьи Стефанидисов, несущей в своих потаенных недрах капризный и судьбоносный ген.

В результате резни и пожара в Смирне Дездемона и Элевтериос Стефанидисы вынуждены бежать в Америку. Пожар живо ассоциируется с пожаром в Атланте: так же, как и у Митчелл, он выжигает все, что до сих пор было священным, и бабушка главного героя соглашается выйти замуж за родного брата. Родственные хромосомы, сплетаясь самым невообразимым манером, уже в этот момент не предвещают ничего хорошего, и Дездемона Стефанидис так и промучается всю жизнь от сознания своей вины. Однако читателю придется перевернуть не менее трети страниц, повествующих о перипетиях американской жизни и рождении детей Стефанидисов, прежде чем родится сама Каллиопа, или Калл, "генетический мужчина с женскими половыми органами и синдромом дефицита 5-альфа-редуктазы", чей пол принявший роды подслеповатый доктор Филобозян не смог правильно определить.

Читатель оказывается столь глубоко погружен в семейные взаимоотношения и коллизии, столь хорошо знаком с бабушкой и дедом Калли, с ее папой и мамой, с ее дядей и тетей, с ее братом и подругами, что сама она уже не может быть воспринята отстраненно – как медицинский феномен, как нечто невероятное, как диковинное или чудовищное уродство. Суть волшебства, которым пользуются писатели, сумевшие заставить читателя уверовать в подлинное существование своих героев, похоже, навсегда останется тайной, сколько об этом ни пиши. И поскольку, прочитав сотни страниц, мы уже в них уверовали, то их реакции не могут оставить нас равнодушными. Мы вынуждены принять Калла, потому что его вынуждены принять его мать Тесси, отец и брат.

Повествование отнюдь не сконцентрировано на озабоченности Калли-Калла своими особенностями – в него постоянно вторгается природа и городские улицы, дома и машины, солнце, ветер и море, создавая движение жизни, как это и должно быть с обыкновенным героем обычной книжки. Что же касается секса, то его у Евгенидиса нет. Зато есть любовь: сцены опасливых и одновременно дерзких подростковых сближений описаны великолепно. Когда же дело доходит до того момента, когда сорокалетний Калл наконец-то встречает женщину, согласившуюся принять его "как есть", то двери их спальни захлопываются у нас перед носом. К чему нам знать, чем – и как! – занимаются женщина и мужчина в постели? Книга-то ведь не об этом.