Белые розы, черные пятки

Жозеф Надж выходит на поклоны, и ему выносят ослепительно-белые розы, больше ничего – ни цветов, ни подарков. Белые розы, такие ослепительные на фоне его черной фигурки. Так же изумительно сочетающиеся с ним, как не сочетаются с ним поклоны. Он выходит на поклоны и что-то там себе думает, полуулыбаясь, пока маленький зал мейерхольдовского центра сотрясается в аплодисментах.

Он выходит на поклоны и, наверное, думает, что в России его любят. Что вот – стоят, хлопают, слушают, смотрят, почти плачут, зовут, награждают. А может, он не думает, может, он просто устал. Может, он просто слушает, как все закончилось и стало тихо, и хотя аплодисменты гремят и вот в руках розы, но все равно тихо, тихо-тихо, очень тихо, совсем тихо, потому что танцевать не надо больше, можно вот так просто стоять и всё.

Может, он думает о тех, кому посвятил свой спектакль, вполне может быть. Или, когда танцует, он не думает о них – когда танцует, он, наверное, думает о танце или вовсе не думает ни о чем, а потом выходит на поклоны и думает о них – что оба умерли, оба покончили с собой, и вот он для них танцевал, а теперь ему для них хлопают – он думает о своих мертвецах, потому что с возрастом он становится сентиментальным.

Он поставил этот спектакль про них, для них, для себя – это важнее, думает он, и вот он впервые танцует один: всегда приезжал не один, а теперь танцевал один, потому что это автобиография, то, что он танцует, потому что это он сам себя и танцует, потому что все умерли, а он должен был рассказать.

А я сижу во втором ряду и думаю: что я знаю про него, который танцевал, у которого все умерли, которого любят и награждают, который хотел рассказать? Я знаю, что Жозеф Надж родился Йозефом Надем, что родился венгром, а уже потом стал французом и французы переименовали его, чтобы венгры не забрали обратно. Что он хотел учиться философии в Будапеште, а учился танцевальному искусству в Париже, изучал высокое искусство пантомимы в школе Марселя Марсо. Я знаю, что он великий хореограф, что он почти гений, если не гений совсем, что в Орлеане он возглавляет один из ведущих центров экспериментального танца, что имеет "Золотую маску" в России за спектакль "Полуночники", что чуть ли не ежегодно приезжает Москву на фестиваль NET.

Я знаю, что Надж повернулся к автобиографии, и, даже не зная, я понимаю, что спектакль "Дневник неизвестного", открывающий NET-2004, – это трибьют. Что это – кому-то, кто уже умер, о чьей-то смерти, о страхе перед темнотой и мерзостью, о сумасшествии, подстерегающем на каждой границе. Я вижу судьбу, разыгранную в костюмах и образах Наджа, я узнаю Старшие Арканы – Шут, Палач, Отшельник, Повешенный. Я удивляюсь, как он это придумал со сценографией – и так просто, и так сложно, и так незатейливо гениально: вот она складывается, вот она раскладывается, вот в ней тайники, вот зеркала. Я слышу музыку и узнаю венгерский язык, и, зная Наджа, я думаю о том, что Венгрия в его жизни – это, видимо, очень давно и очень важно. Иногда я думаю какие-то глупости, вроде того, что вот ведь говорили зрителям по сцене не ходить, а они все равно ходили, и теперь у Наджа черные пятки.

Мне еще, например, кажется, что нож, который он втыкает в желтые панельки, – это цитата из Тарантино, а повешенный в его ванной напоминает мне о безликих лицах Магритта. Я узнаю и Кафку, и Жене – все, что он ставил раньше, и еще я думаю, что очень хорошо всего этого не знать, что, наверное, прекрасно ничего не знать, чтобы потом самому суметь обо всем догадаться. Наверное, думаю я, в театре нам совсем не хватает удивления, и приходя на Шекспира, мы знаем, что Гамлет умрет, а собираясь на Островского, готовы к жертве, и вот как здорово – приходить на Наджа и не знать ничего.

Наверное, он потому и клоун, что не согласен играть по правилам, потому и клоун, что способен изобретать. Впрочем, он об этом не думает.

Когда Надж стоит в черном костюме с букетом роз, и спектакль уже закончен, и пора по домам, тогда мы думаем, что все равно не смогли бы описать то, что увидели. Что дело, наверное, в нем самом, в том, как он двигается и как смотрит, как стоит на сцене, как все смотрят на него, и он улыбается. Я думаю, что все мы думаем, что не умрем и будем жить вечно. Я думаю, что не умру и буду жить вечно. Надж думает, что не умрет и будет жить вечно. Билетерша. Тетка справа. Моя мама. Президент.

Фестиваль NET. Все собрались жить вечно, а он стоит на сцене с букетом и собирается на банкет. Он, наверное, даже не знает, что билеты на его спектакли стоят по полторы штуки и что на них не прорваться. Об этом думаю я, когда мечтаю показать Наджа всем своим друзьям, всем знакомым и родственникам. Они, наверное, и не знают, как это бывает, думаю я; мы прямо напротив друг друга, я и Надж, я хлопаю, он стоит.

Так 1 декабря открывался фестиваль NET – фестиваль Нового европейского театра, который больше не начинается с вешалки и не заканчивается буфетом. Фестиваль NET открывается Наджем и заканчивается Остермайером. Спектакли, отборные, как помидоры в кетчупе. Обещают, что продолжение следует.