ФОТО: netfest.ru |
В Центре им. Мейерхольда углом выстроены кресла, окружая голую сцену с обнаженными кирпичными стенами и тяжелыми створками дверей. Цвет – серый. Как вода, капает откуда-то сверху музыка. Зрители расселись, за сценой бодрый голос по-немецки: "Здравствуйте! Как дела? Как настроение? Начнем! На сцену!"
И на сцену выходят танцоры, числом пять, и объявляют друг друга по кругу, так что через минуту мы уже знаем всех по именам. Вот Нина в ярко-красном, высокая худая Энджи в черно-сером, маленькая коротко стриженная Биргитт в зеленом, смешной Дэвид в шотландской юбке и красавец Филипп, сразу спрятавшийся у дверей за ноутбуком с фирменным яблочком на крышке.
И начинается танец. Он как будто случился на заброшенном заводе, в вымершем индустриальном помещении, на забытом складе, под музыку, более всего напоминающую негромкий ритмичный шум работающего конвейера – но вместе с тем, он поражает давно забытой свободой и легкостью, с которой двигается каждое тело. Тут даже как будто неуместно говорить о технике, потому что прекрасное не должно быть технично. Но в этой свободе есть даже что-то запретное, словно она уже невозможна в постиндустриальный XXI век.
Голос за сценой пробуждается. Он начинает описывать сидящих в зале людей, точно, с указанием ряда и чуть ли не места, гадает по их поводу: кто они, зачем пришли сюда. Вот седой мужчина в третьем ряду слева. Его седые волосы смешно стоят ежиком, наверное, дело в шапке, которую он надел из-за ненастной погоды. Или пара, сидящая на одном ряду с ним. Она все время держит голову у него на плече – давно ли они знают друг друга? А женщина в красном свитере, вот, сидит и улыбается в первом ряду. Вдруг ее зовут Наташа?
У танцоров в руках появляются блокноты с желтыми листочками для записи. Они вглядываются в зал, находят себе объекты, записывают свои замечания, а потом зачитывают вслух или наклеивают на стену рядом с ноутбуком. Вот там, во втором ряду, немолодая пара. Кажется, им нравится представление, они оживленно обмениваются комментариями. Как они пришли, как попали сюда?
Обнимая подушку, в углу засыпает губастый Дэвид. Сколько людей вокруг, фантазирует он вслух, я смотрю в глаза каждому и вижу что-то для себя. А что, если бы я заглянул в глаза двухлетнему ребенку? Что бы я увидел? Корабль. И вот я сам корабль, тело мое корабль, и его сносит ветром, а я борюсь с волнами. И вот я плыву-плыву, но вдруг вижу перед собой театр, а в театре – полный зал людей, и Биргитт на сцене танцует свое соло – как оно прекрасно – а вот лежу я (видите бумажку у меня на спине?), неужели все это был только сон?
Неужели все это только сон – главный вопрос спектакля. Даже если бы у него не было сюжета, без слов, без разговоров, он поражал бы неслыханной красотой жестов и движений, раскрепощенностью свободно двигающихся тел. Но сюжет у него есть, и этот сюжет – попытка выстроить отношения между зрителем и танцором, делая прозрачной, но не разрушая стену между ними. Актеры со сцены видят в зале только море голов и устремленных на себя глаз. Кто эти люди, пришедшие смотреть на них, чего они хотят, о чем думают? Так и мы зачастую не задумываемся, что в голове у перформера, безупречно танцующего свой танец. Поможет ли нам, что танцоры навесили на себя желтые бумажки-ярлыки: "30", "старый", "54 килограмма"?.. Что это скажет о тех, кто полтора часа выступает перед нами на сцене, лишенный права говорить за себя?
Вот танцор намучался, упал, и, приставив микрофон к его грудной клетке, мы как будто слышим живой ритм – стук человеческого сердца. Стук сердца и шелест дыхания как будто побеждают музыку. "Я не боюсь", – говорит Давид. "Я не боюсь быть здесь, не боюсь этих людей, не боюсь Москвы, не боюсь, что мой портрет повесят на огромном билборде на Красной площади, нет, лучше на Театральной – представьте себе, во всю Театральную площадь – мой портрет". Будто выбиваясь из роли, забывшись, начинает скороговоркой рассказывать что-то о себе и после осекается. "А может, я сплю?" – говорит он. "Может, я просто заснул у Интернета, откуда на меня смотрит миллион человеческих глаз, и мне приснились все вы, всё, что вы сейчас видели. Как узнать, дышу ли я еще? А может, вы спите? Уверены ли вы в том, что все еще дышите?".
Не хочется анализировать, препарировать – не хочется рассказывать, из чего состоит эта неземная красота. Мысль же "Голов" доступна и понятна: в серых пространствах, объединенные разве что окнами мониторов, а разделенные миллионами стен и проводов, все дальше и дальше отдаляясь друг от друга, как мы можем не чувствовать страх, как мы можем гарантировать, что мы все еще живы? И если заглянуть в глаза другого человека – что мы можем там увидеть? И что мы обнаружим, если заглянем в его голову? Я не знаю. Но, впрочем, зачем ставить вопросы, на которые есть готовые ответы. Не лучше ли просто следить, особо ни над чем не задумываясь, как в танцевальном спектакле Анук ван Дейк бьется настоящее сердце и слышится настоящее дыхание, как будто здесь раз и навсегда преодолели страх как перед смертью, так и перед жизнью.