Преодоление страхов

ФОТО: netfest.ru

На сайте голландского хореографа Анук ван Дейк двигаются обрисованные контурами танцовщики – так легко, что кажется, будто они наполнены воздухом, уносящим их в небо. Эта легкость движения, легкость жеста, невыносимая легкость при крайнем мышечном напряжении давно уже стала ее фирменным знаком, особым стилем ее работ. Короткие, воздушные и, как правило, очень простые спектакли Анук ван Дейк украшают все знаменитые фестивали мира. Высокая иностранная гостья побывала и в Москве, где в рамках фестиваля NET была показана ее последняя работа – "Головы".

В Центре им. Мейерхольда углом выстроены кресла, окружая голую сцену с обнаженными кирпичными стенами и тяжелыми створками дверей. Цвет – серый. Как вода, капает откуда-то сверху музыка. Зрители расселись, за сценой бодрый голос по-немецки: "Здравствуйте! Как дела? Как настроение? Начнем! На сцену!"

И на сцену выходят танцоры, числом пять, и объявляют друг друга по кругу, так что через минуту мы уже знаем всех по именам. Вот Нина в ярко-красном, высокая худая Энджи в черно-сером, маленькая коротко стриженная Биргитт в зеленом, смешной Дэвид в шотландской юбке и красавец Филипп, сразу спрятавшийся у дверей за ноутбуком с фирменным яблочком на крышке.

И начинается танец. Он как будто случился на заброшенном заводе, в вымершем индустриальном помещении, на забытом складе, под музыку, более всего напоминающую негромкий ритмичный шум работающего конвейера – но вместе с тем, он поражает давно забытой свободой и легкостью, с которой двигается каждое тело. Тут даже как будто неуместно говорить о технике, потому что прекрасное не должно быть технично. Но в этой свободе есть даже что-то запретное, словно она уже невозможна в постиндустриальный XXI век.

Голос за сценой пробуждается. Он начинает описывать сидящих в зале людей, точно, с указанием ряда и чуть ли не места, гадает по их поводу: кто они, зачем пришли сюда. Вот седой мужчина в третьем ряду слева. Его седые волосы смешно стоят ежиком, наверное, дело в шапке, которую он надел из-за ненастной погоды. Или пара, сидящая на одном ряду с ним. Она все время держит голову у него на плече – давно ли они знают друг друга? А женщина в красном свитере, вот, сидит и улыбается в первом ряду. Вдруг ее зовут Наташа?

У танцоров в руках появляются блокноты с желтыми листочками для записи. Они вглядываются в зал, находят себе объекты, записывают свои замечания, а потом зачитывают вслух или наклеивают на стену рядом с ноутбуком. Вот там, во втором ряду, немолодая пара. Кажется, им нравится представление, они оживленно обмениваются комментариями. Как они пришли, как попали сюда?

Обнимая подушку, в углу засыпает губастый Дэвид. Сколько людей вокруг, фантазирует он вслух, я смотрю в глаза каждому и вижу что-то для себя. А что, если бы я заглянул в глаза двухлетнему ребенку? Что бы я увидел? Корабль. И вот я сам корабль, тело мое корабль, и его сносит ветром, а я борюсь с волнами. И вот я плыву-плыву, но вдруг вижу перед собой театр, а в театре – полный зал людей, и Биргитт на сцене танцует свое соло – как оно прекрасно – а вот лежу я (видите бумажку у меня на спине?), неужели все это был только сон?

Неужели все это только сон – главный вопрос спектакля. Даже если бы у него не было сюжета, без слов, без разговоров, он поражал бы неслыханной красотой жестов и движений, раскрепощенностью свободно двигающихся тел. Но сюжет у него есть, и этот сюжет – попытка выстроить отношения между зрителем и танцором, делая прозрачной, но не разрушая стену между ними. Актеры со сцены видят в зале только море голов и устремленных на себя глаз. Кто эти люди, пришедшие смотреть на них, чего они хотят, о чем думают? Так и мы зачастую не задумываемся, что в голове у перформера, безупречно танцующего свой танец. Поможет ли нам, что танцоры навесили на себя желтые бумажки-ярлыки: "30", "старый", "54 килограмма"?.. Что это скажет о тех, кто полтора часа выступает перед нами на сцене, лишенный права говорить за себя?

Вот танцор намучался, упал, и, приставив микрофон к его грудной клетке, мы как будто слышим живой ритм – стук человеческого сердца. Стук сердца и шелест дыхания как будто побеждают музыку. "Я не боюсь", – говорит Давид. "Я не боюсь быть здесь, не боюсь этих людей, не боюсь Москвы, не боюсь, что мой портрет повесят на огромном билборде на Красной площади, нет, лучше на Театральной – представьте себе, во всю Театральную площадь – мой портрет". Будто выбиваясь из роли, забывшись, начинает скороговоркой рассказывать что-то о себе и после осекается. "А может, я сплю?" – говорит он. "Может, я просто заснул у Интернета, откуда на меня смотрит миллион человеческих глаз, и мне приснились все вы, всё, что вы сейчас видели. Как узнать, дышу ли я еще? А может, вы спите? Уверены ли вы в том, что все еще дышите?".

Не хочется анализировать, препарировать – не хочется рассказывать, из чего состоит эта неземная красота. Мысль же "Голов" доступна и понятна: в серых пространствах, объединенные разве что окнами мониторов, а разделенные миллионами стен и проводов, все дальше и дальше отдаляясь друг от друга, как мы можем не чувствовать страх, как мы можем гарантировать, что мы все еще живы? И если заглянуть в глаза другого человека – что мы можем там увидеть? И что мы обнаружим, если заглянем в его голову? Я не знаю. Но, впрочем, зачем ставить вопросы, на которые есть готовые ответы. Не лучше ли просто следить, особо ни над чем не задумываясь, как в танцевальном спектакле Анук ван Дейк бьется настоящее сердце и слышится настоящее дыхание, как будто здесь раз и навсегда преодолели страх как перед смертью, так и перед жизнью.