|
Процесс, транслируемый по радио и подробнейшим образом освещаемый в прессе, проходил в обстановке леденящего спокойствия в зале и кипения страстей за его стенами. Взбудораженное население требовало жесточайшим образом покарать "заговорщиков", из трудовых коллективов в адрес суда и ЦК партии тысячами поступали резолюции, смысл которых был прост и страшен – "Собакам – собачью смерть!". Суд заседал недолго и вынес 11 смертных приговоров.
По традиции, берущей начало в старых, классических революциях, могилы врагов народа не сохранялись. Ранним утром 3 декабря 1952 г. в течение получаса все 11 приговоренных были повешены во дворе Панкрацкой тюрьмы в Праге. Последними словами смертников были здравицы в честь Коммунистической партии и Советского Союза. Сланский произнес: "Я получаю то, что заслужил". Казнь прошла рутинно, без инцидентов. Потом тела кремировали, а через месяц прах казненных в бумажных мешках был вывезен сотрудниками госбезопасности за город и высыпан на обледенелый асфальт автострады.
* * *
В конце 40-х в мире уже вовсю бушевала "холодная война". Европу властно разделил "железный занавес", и на востоке от него коммунисты стали последовательно выкорчевывать из своих рядов "окопавшихся предателей". Очень часто, чтобы не останавливать спектакль, заказанный и режиссируемый из Москвы, факты подтасовывались, деяния инсинуировались, а признания выбивались силой. Процесс над чехословацкими "заговорщиками" оказался не первым в ряду подобных, но он был самым крупным. Нигде больше коммунисты не выщелкивали из своей обоймы руководителей такого уровня.
Подготовка к пражскому процессу началась в конце 1949 г. Только что как "враги и изменники" были казнены в соседней Венгрии министр иностранных дел Ласло Райк, в Болгарии – заместитель председателя правительства и секретарь ЦК Трайчо Костов. В Будапеште допрошенные с пристрастием люди показали, что их "преступные" связи охватывают и Чехословакию, впервые были названы имена будущих пражских "заговорщиков". В Праге вскоре начались аресты.
Одним из первых в октябре 1949 г. был арестован замминистра внешней торговли Эвжен Лебл, затем настал черед министра иностранных дел Владимира Клементиса. Дело, однако, развивалось неспешно. В середине 1950 г. Москва отозвала из Праги советников от КГБ Лихачева и Макарова и назначила нового руководителя спецприсутствия в Чехословакии – Владимира Боярского. Через несколько недель тот вычислил главу "антигосударственного заговора".
Им временно был признан секретарь крайкома КПЧ в Брно Отто Шлинг. Причем если словак Клементис должен был представлять в заговоре "буржуазных националистов", то еврей Шлинг обозначал в нем "сионистское" участие. Шлинга поначалу просили рассказать все по-хорошему, а после того, как он ничего "хорошего" не выдал, стали изводить допросами и избивать. Однако и через месяцы он не мог поведать о том, чего не было. Только после заботливых подсказок, находясь на грани нервного срыва, он, наконец, назвал "большого" человека, который был "подлинным руководителем заговора", имел обширные связи с "врагами социализма" и планировал свержение социалистического строя. Имя его было – Рудольф Сланский.
К моменту ареста Сланского в тюрьме находились все фигуранты будущего процесса. Шел уже 1951 год, и к "заговору" были притянуты даже люди, начинавшие "раскручивать" это дело, в том числе замминистра национальной безопасности Карел Шваб. К Сланскому подбирались осторожно – нужно было еще преодолеть сопротивление председателя партии Клемента Готвальда, который не мог поверить в измену человека, бывшего с ним бок о бок больше 20 лет. Однако еще больше, чем верил себе, Готвальд боялся Сталина.
Опасаясь, что его самого назовут врагом народа, он в конце концов дал "добро" на арест. Говорят, что перед этим Готвальд имел неприятный разговор с прилетевшим из Москвы инкогнито Анастасом Микояном. Тот привез письма, доказывавшие подготовку бегства Сланского на Запад (как выяснилось впоследствии, сфабрикованные КГБ).
Рудольф Сланский (Зальцман) в это время был вторым человеком в Чехословакии. Выходец из провинциальной еврейской семьи, уже в 20 лет он стал членом компартии. В 1929 г. он вместе с Готвальдом стал выразителем той внутрипартийной линии, которая была нацелена на жесткую классовую борьбу и верность сталинскому социализму. С конца 30-х гг. Сланский жил с семьей в Москве и работал в чехословацкой секции Коминтерна. В 1944 г. вместе с Яном Швермой он был переправлен в Словакию для организации там антифашистского восстания. После разгрома восстания принимал участие в тяжелом отступлении в горах, во время которого Шверма скончался от переохлаждения (на процессе эта смерть будет поставлена Сланскому в вину).
Будучи генсеком КПЧ, Сланский так же, как его будущие товарищи по скамье подсудимых, принимал самое активное участие в событиях февраля 1948 г., когда коммунисты инициировали смену в стране конституционного строя и установление собственной диктатуры. Придя к власти, они развернули в стране невиданные репрессии. За 5 последующих лет было осуждено более 100 тыс. человек, из них 40 тыс. – на сроки свыше 10 лет. С осени 1948 г. в Чехословакии начались политические процессы, и до конца 1952 г. было вынесено 233 смертных приговора, 178 из которых были приведены в исполнение. Сланский был организатором кровавой расправы над генералом Гелиодором Пикой и так называемой Директорией чехословацкого сопротивления во главе с Миладой Гораковой.
Летом 1951 г. Рудольф Сланский пережил свой высший взлет, за которым последовало мгновенное и сокрушительное падение. В конце июля в стране было пышно отмечено его 50-летие. Президент Готвальд, уже написавший Сталину, что Сланский будет убран со своего поста, наградил последнего Орденом социализма, пресса была заполнена приветственными статьями, юбиляра буквально завалили поздравлениями и подарками. Через месяц та же пресса сообщила, что "товарищ Сланский, который до сей поры исполнял обязанности генерального секретаря партии, перейдет на другую ответственную государственную работу", а должность генсека упраздняется. Сланский был назначен заместителем председателя правительства, но пробыл в этой должности только 50 дней.
Его взяли в лучших традициях коммунистических арестов. 23 октября Сланского впервые за многие годы не позвали на день рождения президента. Зато через день пригласили к председателю правительства Антонину Запотоцкому на ужин в честь отъезжающих советских специалистов. После ужина Запотоцкий долго не отпускал Сланского с супругой, показывал им свою виллу, рабочий кабинет. Супруги вернулись домой заполночь, сад и дом были не освещены. Когда они прошли в зал, неожиданно раздался топот и зажегся свет. Подскочившие со всех сторон сотрудники госбезопасности скрутили обоим руки, у стены стояли люди с автоматами. Жена Сланского кричала, пока ей грубо не заткнули рот, сам Сланский, когда его уводили, не мог произнести ни слова.
В тюрьме он сразу написал письмо Готвальду. Оно вернулось назад, а Сланскому передали на словах, что руководство советует ему рассказать о своих преступлениях. Подготовкой к процессу руководила уже третья смена советских советников во главе с Алексеем Бесчасновым. Сланского ломали на бесконечных изнурительных допросах. В камеру вместе с ним под видом арестанта был посажен агент ГБ, задачей которого было не оставлять сокамерника в покое, мешать ему и всячески склонять к признанию. Через два месяца подсадной агент сообщил, что сил у Сланского не осталось и что он близок к помешательству.
В конце января 1952 г. бывший генсек предпринял первую попытку самоубийства. Во время допроса он попросился в туалет, а когда следователь вышел из кабинета, закрыл дверь за ним на ключ. Оставшись один, Сланский взломал ящик стола, надеясь найти там пистолет. Оружия в столе не было. Тогда он повесился на оконной раме на шнуре от сигнала тревоги. Но охрана взломала дверь, и прибежавший врач спас удавленника, сделав ему искусственное дыхание и несколько уколов. Врача за это потом наградили.
После этого генсек сидел на допросах в наручниках с цепью на шее, которая не давала ему возможности двигаться. Он уже не сопротивлялся и понемногу стал участвовать в игре, которую ему навязывали. В мае Сланский еще раз попытался покончить с собой. В камере он стал биться головой о батарею отопления; наблюдатель немедленно открыл дверь и оттащил его. На Сланского надели смирительную рубашку и накачали успокоительными до бессознательного состояния. Потом он сломался и стал принимать на себя все, что ему инкриминировали.
Летом 1952 г. все было завершено. Сланский и другие "сознались во всем". Бесчаснов сообщил в Москву, что все 14 заключенных, идущих по делу "заговорщического центра", готовы предстать перед судом. В течение нескольких месяцев до его начала будущие подсудимые "отдыхали" – их усиленно подкармливали, держали на транквилизаторах и обещали "сделать все возможное", если они повторят в суде заученные на допросах роли... Процесс можно было начинать.
Перед настоящим судом прошла "генеральная репетиция". В ней приняли участие все: судьи, государственные обвинители, защитники и, конечно, обвиняемые. Последним вдалбливали в головы, чтобы они и думать не смели как-то изменить запланированное течение процесса. Микрофоны мгновенно будут отключены, а сами они наказаны.
20 ноября 1952 г. суд начался. Позднее стенограмма его была выпущена Министерством юстиции Чехословакии на языках всех социалистических стран (дабы устрашились все). Там вроде все логично выстроено, соответствует правилам ведения судебных заседаний, однако понять, как могли нормальные люди спокойно наговаривать на себя такое, невозможно. Например, прокурор говорит Сланскому: "А теперь скажите, в чем заключалась главная цель антигосударственного заговорщического центра". И Сланский заявляет суконным языком, как доклад читает: "Главное, с точки зрения конечной цели, – это захват власти в партии и государстве. Для этой цели мы создавали благоприятные условия, активизировали деятельность враждебных элементов на отдельных участках, вели враждебную деятельность, как я уже об этом рассказал, и готовили для себя ключевые позиции".
Процесс шел без отклонений и эксцессов. Случился только один казус – во время допроса с активно жестикулирующего Отто Шлинга свалились брюки, ставшие для него слишком большими. Оставшийся в живых подсудимый Артур Лондон напишет позднее, что "комический вид нашего товарища в исподнем вызвал у нас гомерический истеричный хохот. В первую очередь смеется сам Шлинг, торопливо натягивающий штаны... Сланский хохочет, аж текут слезы, тело его сотрясается. Смех одолевает и судей... Председатель считает нужным прервать заседание".
Больше ничего отличного от ранее написанного сценария на суде не было. Напичканные, по всей видимости, лекарствами, подсудимые до конца со странным хладнокровием вели свои партии, принимая все, что им вменялось. Страсти бурлили за стенами Дворца юстиции. В четвертый день процесса "Руде право" опубликовало письмо Томаша Фрейки, сына подсудимого Людвика Фрейки. В нем он писал председателю суда: "Дорогой товарищ! Я прошу для своего отца высшую меру наказания – смертную казнь". Старший Фрейка через несколько дней будет повешен, а через год его сын покончит с собой (та же газета написала, что он не мог жить с сознанием того, что является сыном предателя).
В конце суда в заключительном слове все подсудимые раскаивались в содеянном и просили для себя самого страшного наказания. Они могли и не делать этого – все и так было предрешено. На заседании Политбюро Готвальд уже вынес вердикт: "Даем 11 шпагатов и 3 пожизненных заключения".
Трагедия была доиграна до конца.