ФОТО: Satirikon.ru |
Пьесу Карло Гоцци о Синем чудовище, разлучившем возлюбленных и заставившем их для воссоединения совершать невыполнимое, ставили долго, больше года. Долго делали придуманные Аллой Коженковой декорации (в интервью "Yтру" художница назвала лежащую в основе оформления идею "десантом телевизионных фантомов в древнюю Венецию").
На сцене "Сатирикона" выстроена цирковая арена: спектакль - это как будто еще и представление в цирке, где действуют не сами персонажи Гоцци, а клоуны, дрессировщики и гимнасты. Любая погоня - это еще и бег по кругу, драка - отрепетированный танец, а смерть - рискованный цирковой трюк (царевна Гулинди, зацепившись ногами за канат, падает головой вниз).
Четыре лицедея (они же традиционные маски комедии дель арте) - Панталоне, Тараталья, Труффальдино и Бригелла (Антон Кузнецов, Игорь Гудеев, Георгий Лежава, Александр Гунькин) в течение двух действий почти не сходят со сцены, устраивая уморительные потасовки, сеансы общения жестами и жонглирования и даже синхронное бултыхание с пусканием в финале фонтанчиков изо рта.
Все нарочито понарошку, и в то же время все по-настоящему. Как "Принцесса Турандот" того же автора, годами шедшая в театре им. Вахтангова, оказывалась каждый раз крайне актуальным спектаклем, так и не имеющее в России сценической истории "Синее чудовище" сразу попадает в политический мейнстрим. Цитировать можно практически наугад: "Люди, которые за полтора дня расправляются с тремя народными несчастьями, опасны для государства".
Грузинская принцесса Дардане (Мария Спивак) вынуждена прятать нежную девичью душу и притворяться воякой Ахмедом, а чтобы спасти себя и любимого, должна полюбить тень телевизионного экрана. То есть по сюжету полюбить она должна Синее чудовище, в которого заколдовали ее китайского принца Таэра (Алексей Бардуков), но режиссер Константин Райкин справедливо рассудил, что ничего страшнее, коварнее и вездесущее, чем телевидение, быть не может. Поэтому Синее чудовище в спектакле предстает дерганным, изворотливым, эластичным существом, напоминающим одновременно Маску Джима Кэрри и вертлявые отблески голубого экрана. А непосредственным разлучником Дардане и Таэра становится шипящая магия телевизионных помех, втянувшая влюбленных в свою орбиту.
Цирк, приключенческий боевик и мелодрама сменяются в некоторые моменты какими-то странными видениями: на заднем плане с достоинством проплывают гондолы с неподвижными фигурами в белых венецианских масках. Персонажи, находящиеся в Китае (Гоцци любил помещать действие в экзотические дальние страны), с тоской вспоминают о своей виртуальной родине: "Эх, если бы это было в Венеции, какой карнавал, какой фейерверк мы бы устроили".
Венеция - это еще и вторая (после Греции) родина театра. Подернутые туманом перспективы венецианских улиц, возникающие на заднике, - это, конечно, материализовавшиеся для героев мечты о самом прекрасном месте на земле и символ счастливого финала. Но, кроме того, это и память о самом прекрасном театре, в котором смех еще не означает пошлость, а простые истины - банальность. Как, например, та, что вынесена в эпиграф: "Мы все не то, чем кажемся порой друг другу. Видим и не узнаем. Полна иллюзий и разоблачений вся наша жизнь и потому похожа на цирк, театр или карнавал, или вечернюю Венецию в тумане".
Самое прекрасное место на земле, где плачут не от злости или жалости, а от счастья (от того, что жизнь похожа на цирк, театр и карнавал), еще, оказывается, существует. И находится все там же - в зрительном зале. Кто бы подумал.