Галантный век был изощрен, утончен и рафинирован во всем, что касалось искусства любовного призыва – именно тогда и была изобретена эротика как целая система кокетства, уловок и приманок, полуобнажений и намеков
"Раз даме пришла в голову мысль появиться на ассамблее в роскошном наряде, то с этого момента 50 художников уже не смеют ни спать, ни есть, ни пить".
(Монтескье)
Однажды, в глубокой и наивной молодости, я имела неосторожность заявить одному своему приятелю, что "мужчинам нравится, когда женщина красиво одета". Он усмехнулся и сказал: "Ты ошибаешься. Мужчинам нравится, когда женщина красиво раздета". Действительно, одна и та же женщина может выглядеть обнаженной в роскошном антураже и голой – в общественной бане, и притом, чтобы казаться обнаженной, совершенно необязательно быть голой. Надо быть "красиво раздетой", и впервые принцип "красивой раздетости", актуальный доныне, восторжествовал в моде времен рококо. Галантный век был изощрен, утончен и рафинирован во всем, что касалось искусства любовного призыва – именно тогда и была изобретена эротика как целая система кокетства, уловок и приманок, полуобнажений и намеков, распаляющих фантазию куда сильнее, чем откровенная демонстрация наготы. Поэтому костюм красавицы должен был целиком и полностью состоять из одних только приманок и намеков – недвусмысленных указаний на скрывающиеся под ним прелести. Это, кстати сказать, требовало большого художественного таланта – и оплачивалось по заслугам. Некая m-m Матиньон даровала своей портнихе за одно только платье, вызвавшее особую сенсацию, ежегодную ренту в 600 ливров (ок. 900 руб. по доперестроечным деньгам).
Главное требование к внешнему виду дамы заключалось в том, чтобы выпятить вторичные половые признаки – которые, как известно, провоцируют первичное возбуждение. Для этого были изобретены каблуки. До конца XVI века носили плоские подошвы, за исключением специальных ходульных башмаков, в которых переходили улицу в грязное время года. Улицы тогдашних городов были большей частью не мощеные, к тому же на них сливали нечистоты и справляли нужду (за отсутствием канализации и связанных с ней благ). Говорят, что грязь и лужи на улицах бывали такой глубины, что в них тонули лошади и люди. К XVIII веку пользоваться башмаками на высокой подошве вошло в обычай, и тогда же было замечено, что каблук меняет саму манеру держаться: живот втянут, грудь вперед, спина прямо, таз выпукл и напряжен. Одним словом, искусственно создается поза, сексуально активная, и это наверняка замечал каждый. Женщины, старающиеся привлечь к себе внимание, обожают каблуки. Проститутки вообще их никогда не снимут, пусть они хоть тысячу раз выйдут из моды. Да я думаю, и не выйдут. Потому что как только была замечена эта функция каблука (несколько сантиметров под пяткой – а какая женщина!), он тут же стал жертвой сапожных экспериментов, и буквально за несколько лет превратился в изящнейший и незаменимый аксессуар женского (и мужского!) костюма. В эпоху Людовика XIV каблук достиг экстремальной высоты – 6 дюймов. Это чуть больше 18 (восемнадцати!) сантиметров. Казанова сообщает, что дамы на таких каблуках вынуждены были ходить согнувшись и вприпрыжку, как кенгуру, чтобы сохранить равновесие. Каждому веку – свой экстрим. Продержался он, правда, недолго – лет 5-10 каких-нибудь.
Вообще времена Луи XIV наиболее экстремальны с точки зрения моды. Тогда вошла в употребление прическа фонтанж – по имени одной из метресс короля. "Женщины одеваются так, чтобы остаться голыми, и надевают фонтанж, чтобы их лучше было видно", – говорится в одном морализирующем сочинении тех лет. Размеры фонтанжа были чудовищны: в Вене, говорят, он достигал 1,3 метра! На одну прическу уходило по несколько сот шпилек различной длины, фунты помады и пудры, десятки перьев и пестрых лент, флаконы лавандовой воды. Великий Леонар, куафюр Марии Антуанетты, тратил на одну прическу около 19 метров газа, и каждую неделю его клиентка заставляла его придумывать новую комбинацию, которую затем вводила в моду. Прическа превратилась в театральные декорации: увеселительные сады, пейзажи с мельницами, на которых искусно воспроизводились сцены охоты, дуэли, сражений, сцены из модных пьес и даже политические сенсации. С такой Эйфелевой башней на голове дама поневоле должна была быть величественной и торжественной – ей приходилось взвешивать каждый шаг, чтобы не упасть, оказавшись посмешищем.
Бедная дама вынуждена была спать сидя, дабы не испортить это сооружение, и притом еще терпеть укусы блох, которые считали фонтанж райским садом и обетованной землей. Блох тогда было столько, что, как ни напрягай фантазию, не сможешь этого представить. Одно время в ходу у модниц был блошиный цвет, и при этом различали его оттенки: цвет блошиной головки, блошиной спины, брюшка, ног и даже цвет блохи в период родильной горячки. Так что блохи для тренированных дам эпохи рококо были не столько бедствием, сколько удобным случаем спровоцировать пикантную ситуацию. Для этого достаточно было жеманно пожаловаться возлюбленному на боль, причиненную гадким паразитом, – и галантный кавалер считал своей прямой обязанностью сыскать и уничтожить врага, хотя бы тот находился в самом интимном месте. Это был способ ухаживания, любимейший по тем временам, и описанию его посвящены целые страницы галантных сочинений. К пикантному (= невинному!) флирту относились также поцелуи – и предпочтительнее всех прочих были поцелуи в грудь. Чтобы облегчить возможность достижения "холмов Аполлона" и "красных ягод любви", использовались корсет и декольте. Корсет обуживал талию до такой степени, что поступление воздуха в легкие становилось проблематичным. Именно корсету, а вовсе не своей неумеренной чувствительности сентиментальные дамы обязаны частыми обмороками, которые они, со свойственной им смекалкой, тоже превратили в орудие кокетства. Декольте варьировалось от полуприкрытой груди до полного ее обнажения, как это было принято при дворе Карла II в Англии. Причем частичное декольте приживалось лучше – и не из нравственных соображений, а потому лишь, что в этом случае легче симулировать впечатление постоянно приподнятой и, соответственно, готовой к любви груди. Обнажая грудь и утягивая талию, дамы не забывали подчеркнуть наличие самого важного органа любви, скрытого под юбкой. Знаком его – и весьма говорящим для той эпохи! – был треугольник, которым завершался лиф ниже талии, – своеобразная стрелка, указывающая вожделенное лоно, или "путеводитель в долину радости", как тогда галантно выражались.
Но самым, пожалуй, чуждым нам с точки зрения сексуальной притягательности представляется кринолин. Его происхождение приписывается королевской метрессе г-же Монтеспан, которая хотела будто бы скрыть под ним как можно дольше свою беременность. В самом деле, это огромная юбка, юбка-страшилище, в которой женщина похожа на бочку: чтобы дотронуться до кого-то, она должна протянуть руку на всю длину; это юбка, сковывающая свободу действий побольше, чем тот же корсет или фонтанж! А нужна ли была записной придворной кокетке свобода действий? Она никуда не спешила, ни за кем не гналась. Ее задача была – величественно прошествовать и в удобный момент устроить пикантное retrousse. Кроме того, кринолин по контрасту подчеркивал узость талии – и намекал на сокровенные объемы, под ним укрытые. Идеалом женщины в ту эпоху была Венера Каллипига ("прекраснозадая") – и кринолин искусственно и, на наш взгляд, быть может комически, этот идеал воспроизводил. Кринолин затушевывал естественные движения тела – и это тоже отвечало эротической тенденции эпохи, не нуждавшейся в естественности, а желавшей кокетливых недомолвок, угадываний, игры воображения. Кринолин позволял заглядывать под юбку – и притом частенько! А если учесть, что нижние юбки были очень коротки, а кальсоны (фу!) – под запретом, то оголение ножек (о, непреднамеренное, разумеется!) воспламеняло фантазию. Retrousse, или "искусство показывать ногу", приобретало все более рафинированные формы – чулки и подвязки играли роль нижнего белья и демонстрация их (пикантная, в нужный момент!) была способом заигрывания. Садясь в носилки или карету, делая реверанс, поднимаясь по лестнице, дама невзначай приподнимала юбку – к великому восхищению своих поклонников! А чего стоило качание на качелях! Качели тогда вошли в моду, и было создано множество пикантных гравюр на этот сюжет (кто не знает "Счастливые случайности качелей" Фрагонара!) – и качается на них, заметьте, всегда только дама. Потому что ей есть что показать.
Итак, одежда служила исключительно для флирта. А флирт был единственной манерой светского поведения. Женщине можно было говорить только непристойности – и это было истинной галантностью (а вовсе не тот учтивый вздор, который мы под ней сейчас понимаем): подсаживая женщину в карету, нужно было посетовать, что это не ложе; целуя ножку, нужно было стремиться коснуться обнаженной кожи выше подвязки – зоны, как будто бы предназначенной лишь для близкого друга; передавая кушанье, надо было заглянуть к ней в корсет и галантно восхититься формой груди, не скрывая своего желания. Умной считалась та женщина, которая схватывала скабрезный смысл острот и умела дать быстрый и грациозный ответ. Одним словом, в обращении, как и в модах рококо, приветствовались все те же уловки, кокетливые недомолвки, пикантные намеки, утонченные остроты, целью которых было последнее доказательство любви, проще говоря – половой акт. И это всем было ясно. Суть ни от кого не была скрыта. Но главное – игра, игра! Кавалер и дама разыгрывали между собой целые спектакли по заранее известным правилам галантности. Разыгрывали вдохновенно – и не потому, что от степени вдохновения зависел конечный результат, нет – результат был известен заранее. Но из любви к искусству! Ведь приятные воспоминания оставляет прежде всего процесс, а не результат, вы замечали? И дамам, и кавалерам давно ушедшего века галантный процесс казался столь захватывающим, что ни варварская одежда, ни утомительные менуэты (говорили не "танцевать менуэт", а "чертить тайные знаки любви") не охлаждали их пыла – напротив, только подстегивали!