Памук О. Меня зовут Красный. – Пер. с турец. В.Феоновой. – СПб.: Амфора, 2002.
"Я – мертвый, я – труп на дне колодца. Я давно перестал дышать, у меня остановилось сердце, но никто – кроме подлого убийцы – не знает, что со мной произошло (...) Я, всем известный художник Зариф-эфенди, умер, но не был похоронен". Так начинается первая глава, и с этих зачинных строк мы сразу попадаем в атмосферу средневекового Стамбула, а точнее – в круг художников, рисующих книжные миниатюры в мастерской при дворе падишаха. Один из художников убит, о чем он сам и сообщает, терзаемый "глубокими страданиями души, бьющейся в стремлении покинуть тело". Выясняется, что убийство связано с таинственной книгой, которую готовит для падишаха Эниште-эфенди, дядя главного расследователя Кара.
Так же, как и в "Имени розы" Эко, интеллектуальная интрига романа завязана вокруг Книги, но если у итальянского философа главными действующими лицами были Текст и Знание в христианской культуре, то у Памука символическими персонажами являются Иллюстрация и Изображение в культуре арабо-мусульманской. Эниште-эфенди, заказчик книги, требует от лучших художников мастерской, которые и являются основными подозреваемыми в убийстве, изобразить мир таким, каким он видел его на картинах венецианских мастеров. Привычный к тому, что изображение всегда есть иллюстрация к рассказу, он был потрясен, когда понял, что венецианская картина (действие происходит в эпоху Возрождения) сама по себе является рассказом. Ренессансный портрет таков, что изображенного на нем "легко узнаешь среди тысяч людей". Картина отражает человеческий мир, видимый глазами, с перспективным сокращением далей и конкретикой мельчайших деталей. Но вот вопрос: не является ли подобный рисунок богохульством? Каким должен быть изображен мир: как видит его человек или как видит Аллах?
"Не сравнится слепой и зрячий" (Коран, сура "Ангелы"). Арабский художник-миниатюрист мечтает ослепнуть, ибо слепота есть бесценный дар Аллаха, величайшая награда за труд и талант. Именно во тьме слепоты художник видит прекраснейшие картины – видит мир глазами Аллаха. Для европейского художника слепота – наихудшее наказание, ужас несказанный, ибо тогда мир, Творение Господа, навсегда скрывается из глаз и тонет во тьме. "Настоящий талант – это когда зрячий художник умеет смотреть на мир как слепой" (предание о Кара Вели). Арабский художник может рисовать и будучи слепым, потому что за свою жизнь он нарисовал столько деревьев, женщин, лошадей и воинов, что рука его способна обвести невидимое лекало самостоятельно, и чем изящнее рисунок, тем ближе он к первообразу в уме Аллаха. Для европейского мастера каждое дерево, лошадь, птица или собака неповторимы и единственны, и никакая тренировка не способна заменить зрение. Кто из них прав и какая традиция – от шайтана? Что такое индивидуальная манера художника – может быть, неумение рисовать или бессовестное самовозвеличение?
Композиция романа напоминает арабскую вязь: неторопливо и загадочно раскручивается действие, сплетаясь из искусно завитых линий, и каждая линия – рассказ от лица одного из героев. Причем рассказчиками могут стать не только люди, живые или мертвые, но и нарисованные персонажи: дервиши, собака, монета, дерево, шайтан, а также Красный цвет, утверждающий себя изначальным цветом Вселенной. В пеструю разноголосицу вплетается и голос убийцы, терзаемого муками – не совести, нет! – несоизмеримости своего таланта и общепринятого стиля, стиля мастерской, где индивидуальная манера равноценна безбожию. Пусть это не так, но как обрести ее, эту манеру, если рука умеет лишь повторять канонические образцы?
Между тем появляется еще один труп, и Главный мастер, руководитель мастерской Осман решает искать убийцу по особенностям манеры, которые сквозят в найденном у убитого Зарифа рисунке. Мастера Османа допускают в сокровищницу падишаха, и там, просмотрев множество томов с рисунками прославленных мастеров из Шираза, Герата, Тебриза, он... Нет, я не буду рассказывать, что он сделал, потому что этот момент – кульминационный, и до него нужно дочитать, добраться по линиям текстового орнамента. Во всяком случае, убийцу он вычислил, и с убийцей впоследствии сделали то же самое. Загадка на загадке у Памука – значит, и в рецензии тоже должна быть загадка, поэтому я таинственно, шепотом, намекну на чреватое массой смыслов соответствие между символикой слепоты у арабских художников, действиями мудрого Османа и сожжением библиотеки аббатства в книге Умберто Эко – заключительное аутодафе, устроенное слепцом Хорхе, он же искомый преступник.
Кроме философии, в романе Памука есть еще – куда ж без нее? – любовь. О, я вам доложу, чего только не вытворяют угнетенные арабские женщины под своей паранджой! Они вертят мужчинами как хотят, проворачивают такие комбинации, что не снилось не только вам, но и самому Остапу Бендеру. На какие ухищрения пошла дочь Эниште-эфенди Шекюре, чтобы упрочить свое положение, – одно удовольствие читать! Пересказывать, опять же, не буду, ибо это все равно что назвать имя убийцы – и убить читателя.
Я лучше открою другой секрет: паранджа на самом деле – это средство возбуждающее. Парадокс? Но ведь Восток – дело тонкое, и если слепота парадоксальным образом раскрывает истинное видение, то почему бы не возбуждать парандже?
Эротика – это утонченное сокрытие, а не бесстыжая демонстрация, и для человека эстетически чувствительного более эффективна в качестве средства, повышающего сексуальную активность. С другой стороны, если наличествует юношеская игра гормонов, а единственные женщины, которых ты видел, – твоя мать и сестра, не считая рисунков воображаемых красавиц, да если ты еще наслушался россказней от якобы сведущих дружков, то все, что тебе недоступно, но желаемо (женская плоть под покрывалом), начинает вызывать бешеную, неуправляемую эрекцию. Потому что воображению ничто не препятствует: не только красотки, но и уродки тебе видеть не приходилось. В парандже любая хороша. И один только вид какой-нибудь лодыжки или запястья способен довести до оргазма. А мы еще удивляемся, почему это южные народы такие горячие!
Восточные женщины ловко и хитро пользуются своим якобы бесправным положением; они глядят на улицу сквозь щелочку в ставне, но при этом они подглядывают за своими мужчинами сквозь дырочку в стене; они носят покрывало, но когда – случайно, конечно! – оно слегка приоткрывает кончик носа, мужчина теряет голову и исполняет все женские прихоти. Единственный, кто защищен от всемогущего соблазна, – слепец, лишившийся зрения за рабочей доской художника. Он теперь видит женщину такой, какой ее сотворил Аллах, то есть соответствующей наилучшему и единственному образцу, а значит – прекрасной. И ему все равно, какова она там, под паранджой.