|
В этом смысле революционные события в Бишкеке добавили нечто новенькое. Выяснилось, что для успеха переворота не нужна даже "массовка": совсем не обязательно собирать 100, 200, 500 тыс. – достаточно 10-15 тыс. активистов. А для того, чтобы парламент принял "правильные" решения, хватило и вовсе тысячи решительно настроенных "представителей народа". Теле- и фоторепортажи из киргизской столицы были весьма любопытны: жидкие группки куда-то бегущих и с кем-то дерущихся на фоне столпившихся по периметру площади горожан (того самого "молчаливого большинства"), взирающих на происходящее недоуменно-настороженно и безучастно.
Отмеченное обстоятельство заставляет по-новому оценить возможность распространения революционной волны на другие республики б. СССР, включая Россию. Ибо, при творческом применении киргизского "ноу-хау", в принципе необязательными оказываются такие составляющие успеха предыдущих революций, как действительно высокая степень недовольства народа существующим режимом и действительные нарушения в ходе голосования. Какие-то недостатки в проведении выборов, на которые укажет бдительная ОБСЕ, все равно будут, и для "зацепки" этого достаточно. К примеру, последние выборы в Госдуму были названы западными наблюдателями "честными, но несправедливыми" – в том смысле, что фальсификаций не было, но не было и равных условий для различных политических сил во время избирательной кампании. Разве это не повод для возмущения? И не надо ждать, когда рейтинг Путина, благодаря мудрой социальной политике его правительства, упадет с 70 до 10 процентов. Да пусть будет хоть 95%. Главное, чтобы эти 95% оставались пассивными наблюдателями, когда на Охотном ряду соберется 0,01% карбонариев.
Итак, первое непременное условие революционного успеха – это неготовность сторонников действующей власти "выйти на площадь в тот решительный час". Два других: боязливое оцепенение самой исполнительной власти, во-первых, и "податливость" законодательной и судебной властей давлению оппозиции, во-вторых. И в Грузии, и на Украине, и в Киргизии мы слышали бесконечные заклинания первых лиц государства и руководителей правоохранительных ведомств о том, что они ни в коем случае "не допустят кровопролития" и вообще не станут применять силу. Как будто демократия исключает пресечение противоправных действий – например, блокирования правительственных учреждений, не говоря уже о попытках захвата парламента, – и как будто такое силовое "образумление" должно в обязательном порядке сопровождаться кровопусканием. Непонятно также, почему мародеров все-таки можно отпугивать нерезиновыми пулями, а тех, кто с "коктейлями Молотова" штурмует президентский дворец, – нет.
Зато понятно, почему революция произошла в "демократической" Киргизии, а не в какой-нибудь соседней солнечной республике. При твердой, не одряхлевшей еще диктатуре подобное просто немыслимо. Невозможно представить, чтобы, скажем, Туркменбаши смалодушничал и испытывал моральные терзания: "бить или не бить?". Однако слабость режима Акаева, как и многих других постсоветских режимов, разумеется, отнюдь не в демократии как таковой, а в попытках скрестить "ужа с ежом", то есть демократию и диктатуру (или, выразимся мягче, авторитаризм). Сильной может быть либо та, либо другая система правления, но никак не их гибрид. Именно такие гибриды оказываются крайне уязвимыми перед современными революционными технологиями.
Согласно распространенной точке зрения, оппозиция вынуждена обращаться к этим технологиям, потому что ее лишают возможности прийти к власти легитимным путем через выборы. На самом деле, прямой фальсификации итогов голосования может и не быть, однако то или иное ограничение политической конкуренции в рамках "управляемой демократии" дает прекрасный повод обратиться к революционным методам, в том числе когда этот повод не есть причина поражения оппозиции (то есть когда оппозиция действительно не располагает на данный момент достаточной поддержкой избирателей). При таком сценарии система "управляемой демократии" не только не облегчает сохранение власти в прежних руках, ради чего, собственно, эта система и создавалась, но, напротив, препятствует решению данной задачи, не позволяя режиму мобилизовать своих сторонников. Да и найдутся ли у него реальные сторонники? – в большинстве своем это, скорее, противники радикальных перемен, которые на последующих "честных" выборах проголосуют за новый статус-кво. Отчуждение стоящих у кормила власти от остального населения в условиях указанной системы мало кого может побудить встать на защиту режима по зову сердца, а не за отгул или материальное пособие.
Ограничение политической конкуренции выражается, в частности, в монополизации телеэфира, но когда по всем каналам твердят "халва" (например, рассказывая, как пенсионеры радуются монетизации льгот), то эта дурость дискредитирует власть едва ли не больше, чем реальная или мнимая горечь правительственной политики. Когда-нибудь это аукнется. До поры до времени иррациональная русская душа может одновременно любить Путина и ненавидеть Фрадкова, но "в решающий час" проявит индифферентность к судьбе и того и другого.
Однако отсутствие у правительства подлинно демократической "обратной связи" с собственным народом имеет своим следствием еще и то обстоятельство, что при дестабилизации положения у власть предержащих появляется род недуга – какая-то сонливая неуверенность, в силу чего они утрачивают способность действовать решительно, быстро, четко или хотя бы осмысленно. Ведь властная вертикаль растет не снизу вверх, а сверху вниз – из-под купола, будучи лишенной фундамента. Поэтому при изменении розы политических ветров дрожать начинает вся государственная конструкция. Защищать и скреплять болтающуюся вертикаль оказываются не готовы даже те, кому это положено по долгу службы. Президент, конечно, может отдать приказ "разогнать чернь", но послушают ли его генералы, а генералов полковники? И что ответят своим командирам на могучем русском языке рядовые бойцы ОМОНа?
Разброд и шатания охватывают при ослаблении "купольных" крепежей целые институты власти. И становится возможным, чтобы парламент, где еще вчера было устойчивое пропрезидентское большинство, чуть ли не единодушно утвердил на пост премьера кандидатуру от радикального крыла оппозиции. Это опять же издержки "управляемой демократии", когда депутатские кресла занимают не яркие лидеры с четкой политической позицией, а неприметные аппаратчики и корыстолюбцы. Насчет того, что из себя в этом смысле представляет фракция "Единой России" в Госдуме, наверное, ни у кого нет особых иллюзий.
Таким образом, в системе правления, пытающейся сочетать демократические и авторитарные элементы, априори существуют все три упомянутые выше условия, необходимые для революционного переворота. А, как показывает киргизский опыт, эти условия могут быть и достаточными. Чем меньше выстраиваемая в России властная вертикаль соприкасается с грешной землею, чем больше она укрепляется в кремлевских высотах, тем вероятней становится ее крушение. Собрать по городам и весям несколько десятков тысяч разгневанных и решительных граждан не выглядит невыполнимой задачей. Только выполнима она не для нынешних либералов, а для совсем других политических сил. И хорошо еще, если в роли тарана выступит партия "Родина", – могут быть варианты и покруче.