Печальный воин

На фоне свершившейся "Матрицы" и ожидаемого "Kill Bill" маленькая скромная премьера в кинотеатре "Ролан" покажется событием не самым выдающимся. Но для всех, кто ориентируется в современном кино не только по рекламным плакатам и чартам американского бокс-офиса, "Сумрачный самурай" должен стать приоритетным пунктом в ноябрьской киноафише. Не претенциозный и не громкий фильм, купленный в прокат, кажется, только Россией и еще одной не-супердержавой, рискует стать поворотной вехой для японского кинематографа. Точнее, для японской исторической кинодрамы. Еще точнее – той ее части, которая известна как "фильмы меча", или "самурайское кино".

Самурайское кино в России знают по фильмам Акиры Куросавы, совместным японо-франко-американским трэш-поделкам, недавнему прокату "Табу" Нагисы Осимы, Джиму Джармушу и "Последнему мечу самурая" Такэхиро Накадзимы – самурайскому "свежачку", показанному на последнем ММКФ. Оставив псевдояпонские поделки и Джармуша в качестве соуса для предстоящего тарантиновского барбекю (тоже самурайского), обратимся непосредственно к источнику жанра – японскому самурайскому фильму, каким он видится не из Японии.

Что нового дал самурайской теме Ямада, никогда не снимавший фильмы про самураев, в своем 77-м по счету фильме? Он завершил самурайскую тему в японском кино, наконец-то сделав ее, как ни парадоксально это прозвучит, окончательно японской. Здесь следует напомнить, что если западным зрителем эта тема воспринимается как квинтэссенция "японского", то в самой Японии не все так однозначно. Основанная на пришлой для синтоистской Японии дзен-философии, притом самого радикального толка, самурайская этика с ее "путем смерти", самоотречением и "просветленным насилием" не воинственными по природе японцами с их культом домашнего очага, семейных богов и простых человеческих счастий всегда воспринималась (и воспринимается) как странная и чужеродная. Проблема самурая – это всегда проблема выбора между жизнью и отречением от жизни во имя идеи долга и повиновения. Речь, конечно же, идет о критических позициях: в реальной жизни "конкретный" синтоизм и "абстрактный" буддизм всегда прекрасно уживались. А вот в искусстве, прежде всего в литературе (Юкио Мисима) и кино, эта не всегда явная дилемма служила прекрасным материалом для нагнетания драматических страстей. В "Семи самураях" Акира Куросава, сильно увлеченный Достоевским, постарался примирить сверхценную идею с жизнью, заставив первую служить второй за чашку крестьянского риса. Но уже в "Тени воина" Куросава выносит сверхценной идее долга приговор, гениально доказав обреченность, безжизненность и несвободу тех, кто этой идее служит.

Вряд ли после романтичных псов-призраков и тарантиновских самурайш на Западе полюбят то, что предложил в своем фильме Ёдзи Ямада. Самурай – это японец. Просто японец, не более того. Со всеми вытекающими: личным огородом, чашкой риса, больной тещей, умершей женой, дурным начальством и стыдливой любовью. Сумрачной жизнью и светлой душой. Гениальность Ямада в том, как сочувствуя, понимая и принимая самурайскую этику, он достигает абсолютно противоположного этой этике результата, используя ее же методы со всеми ее "путями" и "мечами" – дерутся в фильме редко, но так, что удовольствия – привычного в таких случаях зрительского, конформистского удовольствия – от этого зрелища не получаешь. Хочется, чтобы все-таки не дрались. Быть может, это и есть то самое "главное", и именно этого пытался достигнуть Куросава: вывести идею жизни из сверхценной идеи долга и решить шизофреническую для японцев "самурайскую проблему". У Ямада получилось. С точки зрения европейца предложенное им решение выглядит скучновато, поскольку умаляет фигуру самурая как романтического героя: самурай у Ямада получился какой-то "неяпонский", и любителей экзотики, танцев с мечами и гомоэротических фантазий в духе "Табу" просьба не беспокоиться. Но не с точки зрения японца: фильм получил 12 наград Японской киноакадемии (из 14 номинаций). На Берлинском же фестивале лишь помыкался.

Вообще прокат таких фильмов на большом экране, а не только в формате коллекционных видеосерий, нужно признать актом какого-то отчаянного культуртрегерства, которое стало уже фирменным приемом компании "Кино без границ". Фильм будет демонстрироваться в ограниченном прокате всего в двух московских кинотеатрах и, несмотря на громкое "самурайское" название, вряд ли прокатчики рассчитывали сделать на нем большую кассу. Судите сами: живой классик японского кино режиссер Ёдзи Ямада нашей публике практически неизвестен, а три его фильма ("Когда сжигаются корабли", "Желтый платочек счастья" и "Эхо далеких гор"), шедшие еще в советском прокате, ныне крепко подзабыты. Узнаваемый в России японский киноактер всего один – Такеши Китано, но в фильме Ямада его, представьте, нет. Произведения Сюхэя Фудзисава, мастера исторического романа, тоже классика, на основе которых снят "Сумрачный самурай", у нас практически неизвестны. Даже музыку к фильму написал не Джо Хисаиши или Рюичи Сакамото, а Исао Тамита – ветеран японской электронной сцены, главный композитор NHK, довольно, кстати, редко работающий в кино. Тоже классик.

Понятно, что идеальным прокатным вариантом для России стал бы фильм Такаси Миике по роману Харуки Мураками с Такеши Китано в главной роли и музыкой Джо Хисаиши. Но то, что имен вышеозначенных уважаемых господ нет в титрах "Самурая", должно, вообще-то, не отпугивать, а служить дополнительным синефильским стимулом, потому что имена Ямада, Фудзисава, исполнителя главной роли Хироюки Санада и композитора Исао Томита в Японии не менее на слуху. Другое дело, что публика у нас настолько ленива и перекормлена всяческими кинозрелищами, что еще одну обойму знаменитых в Японии японцев она уже не переварит. А посмотрев "Сумрачного самурая" и не увидев эффектных драк, эффектных гейш и эффектных мужских романов – не переварит однозначно.

Смотрите в кинотеатре "Ролан" с 9 ноября.