Страх и радость на берегах Стикса

Фото: parter.ru

Сначала театр Руставели в Тбилиси треснул напополам. Потом сгорел. Что, впрочем, не мешало Роберту Стуруа оставаться, без преувеличения, одним из ведущих театральных режиссеров современности. Он репетировал в подсобке, а ставил в спортзале, на чердаке собственного театра. Он таскал спектакли за собой туда-сюда, как хвостик.

На прошлой неделе гастроли театра Руставели, организованные агентством Mediarepublic, прошли в Москве. Не в спортзале, но в театре не менее трэшевом – в Доме киноактера на Поварской, в фойе которого на зрителей глядят лики Алсу и Константина Хабенского, сдаются напрокат железные латы средневековых рыцарей и продаются средства для повышения потенции. Весь этот антураж переходного периода как нельзя подошел новой эстетике Стуруа – эстетике выживающего театра переходного периода. И именно на сцене Дома киноактера – одновременно самой неподходящей и самой подходящей для выбранных целей – состоялась мировая премьера "Стикса", спектакля Стуруа по шедевру композитора Гии Канчели.

Грузинские актеры в Россию ехать не хотят. После того, как приглашенный в театр "Новая опера" Георгий Алексидзе – между прочим, хореограф "Стикса" – был избит на улице так, что навсегда потерял возможность двигаться и видеть. После того, как русские театры отказываются ехать в Грузию, потому что "у России с Грузией может начаться война". После того, как случилось многое другое – отношения между Россией и Грузией в последнее время дали трещину. Эта трещина, политическая и культурная, расколола пополам и театр Руставели. По Москве артисты театра в одиночку не гуляют, все четыре дня гастролей сидят в гостинице. И все-таки полный зал Дома киноактера после каждого спектакля аплодирует стоя. Неизменным при всех политических передрягах остается оптимизм.

Оптимизм – вот ключевое слово гастролей Стуруа. Два года назад на гастролях театра в Москве зритель увидел "Гамлета" – мрачный, пугающий спектакль, от которого, как от разверстой могилы, веяло полной безысходностью. В этот раз на сцене тоже "Гамлет" – но уже совсем другой. Пара новых сцен, небольшая рокировка в актерском составе – и спектакль меняет плюсы на минусы, страшилка становится действием почти карнавальным. На это работает и вечный Гамлет – один из ведущих актеров Грузии Заза Папуашвили, и трепетная Офелия – совсем юная и невероятно прекрасная Иамзе Сухиташвили. Подменили Клавдия: вместо взрослого актера Левана Берикашвили его играет совсем еще молодой Бесик Зангури, студент театрального курса Стуруа. Клавдий моложе и Гамлета, и Офелии – копилка новых смыслов. Хорошенький Бесик вращает глазами, как мультяшный злодей, и работает руками с изяществом хорошо вышколенного метросексуала. Это зло – совсем не страшное. И оттого спектакль заражается непобедимым обаянием комикса. Смерти нет. Офелия выходит из могилы; Гамлет, погибая, надевает кепку и садится в угол читать газетку. Заканчивая, Стуруа не ставит точек, а оставляет троеточия. Трагедия кончилась, и финал разворачивается в счастливое будущее, как историческое шоссе.

Так же, как и "Гамлет", устремлен в будущее и "Стикс". "Стикс" – не только шедевр Канчели, это шедевр метафорического театра Стуруа, спектакль, в котором этот метафорический язык доведен до совершенства. Слов нет. Вместо слов – музыка Канчели и пластика актеров.

Произведение Канчели – о жизни и смерти. Скорбная песнь по ушедшим заканчивается словами хора: страх и радость. Страх по одну, радость по другую сторону реки мертвых. Роль перевозчика, связующего звена между двумя мирами, играет альт – написанный специально для Юрия Башмета. Харон-альт соединяет гармонию с дисгармонией и надежду с отчаянием. Эту связь диктует само время: современная ситуация в Грузии метафорически отражается в спектакле Стуруа и музыке Канчели.

Язык метафор непереводим, это язык нематематический. Он построен не на знании, а на узнавании. В выстроенном на сцене длинном ряду стульев зритель узнает и Страшный суд, и человеческую реку; кажется, будь воля Стуруа, он бы всю сценическое пространство заставил бы людьми. И пусть они вглядывались бы в лица зрителей, как пристально вглядываются актеры, подходя к самому краю рампы, буквально впиваясь глазами в зал. Узнаваемы и реалии, как жутковатая, будто перетащенная в этот век из прошлого газовая горелка – символ ада и метафизического, и бытового. На сцене у Стуруа, несмотря на всю метафоричность, вообще очень много житейского, бытового – и эти реалии полунищенского послевоенного существования узнает, как ни странно, и российский зритель.

Впрочем, не надо знать много о событиях в современной Грузии, чтобы узнать в спектакле и войну, и нищету, и "революцию роз", и отчаяние вчерашнего дня, и надежды, связанные с днем завтрашним. Но Стуруа не интересует история учебников, он не ставит политического спектакля, никого не поддерживает, ничего не декламирует. В "Стиксе" идет речь об истории человеческой. У этой истории совсем другое измерение, она ближе к мифологии, нежели к науке. Ее герой – бесконечный людской поток и выхваченная из этого потока светом софитов частная человеческая жизнь. Заканчивая спектакль, выходя на поклоны, актеры удаляются, кидая в зрительный зал белые розы. И как бы ни хотелось усмотреть в этом жесте намек на недавнюю "революцию роз", такого намека там нет. Но есть указание на то, что, выходя на сцену играть про жизнь и смерть, актеры играют спектакль про зрителей – про нас.

В Грузии Стуруа считают пророком. Многие метафоры его спектаклей раскрылись, сбылись позднее. Так, в "Короле Лире" Стуруа удалось предсказать конец СССР и разрушение и собственной страны, и собственного театра. Но в "Стиксе" нет никаких апокалиптических нот. Напротив, величественное движение музыки иногда разбавляется смехом и фарсом, а в финале спектакля хор громко поет: радость. Радость – это жизнь, и ожидания от будущего, и победа над мрачным прошлым. И хотелось бы верить, что это предсказание великого режиссера тоже окажется пророческим.