Холодная жизнь генеральской дочки

Фото: fomenko.theatre.ru

Миндагаус Карбаускис ставил "Гедду Габлер" в качестве дипломной работы. Тогда он был еще всего лишь талантливый ученик Петра Фоменко, сегодня он – один из самых перспективных молодых режиссеров столицы. И трудно сказать, что вдохновило самого Петра Наумовича и его литовского ученика спустя 4 года вывести на большую сцену этот милый, хороший, но, в сущности, по-прежнему дипломный спектакль.

"Гедда Габлер" – поздняя пьеса норвежского драматурга Генрика Ибсена, предвестника и первооткрывателя новой драмы. Пьеса о генеральской дочери с пистолетом, сопротивляющейся низости и пошлости окружающего ее мира. Мир хочет уюта, он оброс тетушками и вязаными домашними тапочками, там хлопочут о ближних, мечтают о детях; мир – мирок, в котором красавице Гедде хочется страстей и декаданса. Построить декаданс в мелкобуржуазном мире не получается, великое в этой оправе становится смешным, и Гедде не остается ничего иного, как застрелиться, сохраняя свое достоинство, которое никто из окружающих не сможет оценить.

Фото: fomenko.theatre.ru

С драматургом Ибсеном у Карбаускиса пакт: он относится к нему очень внимательно. Он так внимателен, что из трехчасового спектакля становится понятно, почему Ибсена в России, в общем-то, не ставят. Откровенность препаратора, который берется за скальпель, – вот главное орудие и многих ибсеновских драм, и спектакля Карбаускиса. Это базаровщина, где людей вскрывают, как лягушек, взвешивают на весах, и они оказываются слишком легкими. Главный препаратор – сама Гедда, тоже существо малосимпатичное. Красавица Гедда в исполнении Натальи Курдюбовой – Фауст и Мефистофель в одном лице. Она со скуки ломает людские жизни, потому что считает людей недостаточно великими, тем более не считается с ними, ей неинтересно и даже отвратительно все, что не может быть красивым. Но желаемой красоте не находится места, и потому она играет свою трагедию, которая по причине ничтожества окружения превращается в фарс.

Фото: fomenko.theatre.ru

Столкновение декадентства с протестантской моралью – вот что такое эта Гедда. Протестантизм никуда не делся из спектакля Карбаускиса – он безошибочно чувствует его и безошибочно воплощает в тяжелых декорациях, главная деталь которых – две части круглой скамьи, замыкаемые вместе в кольцо, похожее на свернутую в трубочку церковную скамью. Владимир Максимов, художник-постановщик спектакля, прекрасно изобразил и саму скамью, и двери, в проеме которых виднеются тщательно убранные комнаты на заднем плане, двери, с которых в прихожую, где разыгрывается действие, вливается как бы солнечный свет. Гедда то и дело встает под лучи этого почти искусственного света, используя двери как софиты, играя ими, так, что в спектакле возникает еще одна, световая нить. В этой донельзя аскетичной постановке свет становится одним из главных орудий режиссера. Играя с дверьми, с колонами, играя со светом, Гедда предстает актрисой, которая никак не может уйти со сцены. Ни на миг не покидая гостиную-прихожую, она обживает этот мир, в котором невозможно оторваться от зрителя, одна мизансцена сменяется другой, и даже финальный выстрел – контрольную точку в голову – она ставит в прихожей, кокетливо покрутив изящный пистолет на кончике пальца.

Чехов говорил Станиславскому, что в пьесах Ибсена совсем нет пошлости, "так писать нельзя". А Гедда плачется, что кругом сплошная пошлость и никакого величия. "Пошлость" по Чехову – это сама жизнь, ее течение – чаи на веранде, диалоги, неудачи и взлеты. В "Гедде Габлер" нет никакой жизни. Она могла бы быть вокруг нее, но этот ход Карбаускис отрицает. Делая Гедду холодной красоткой, он превращает остальных героев в теплокровных млекопитающих. Муж Гедды Тесман (Алексей Колубков) – колобок от науки, малоталантливый, слабохарактерный, суетливый и пухлый человечек. Бывший ухажер Левборг (Максим Левченко) – талантливый ученый, но кутила, срывающийся в запои, который попросту не способен хоть ненадолго выдержать характер, как требует от него Гедда. Асессор Бракк (Никита Зверев) – тип пронырливый, физически неприятный и в то же время наиболее близкий Гедде, поскольку обладает хоть какой-то волей к жизни.

Фото: fomenko.theatre.ru

Диалоги между Геддой и Бракком – самое живое, что есть в спектакле. Когда они, точно рассчитывая движения, начинают перепалку – эти сцены звучат как обещание, как залог будущего Карбаускиса, Карбаускиса дня сегодняшнего, с его вниманием не только к тексту вообще, но и к речи, к ее динамизму и звучанию. Сегодня Карбаускис работает с речью, как не работает ни один другой режиссер. Но тогда, 4 года назад, он только репетировал ее, как репетировал и другие "фишки", которые затем станут фирменным стилем режиссера. Так, нельзя не признать удачным тот ход, что выстрел Гедды звучит в спектакле дважды: сцена самоубийства открывает и закрывает спектакль, дословно повторяясь. И что Гедда, застрелившись, поднимется, закурит сигарету в тонком длинном мундштуке и изящно удалится по солнечной дорожке туда, где, судя по всему, должен быть сад. Эта театральность – пронизывающая метафора, а смерть, которой нет, – метафора еще более пронизывающая, еще более знакомая, но все же целое почему-то не звучит гармонично. Постановке Карбаускиса не занимать изящества, но, как и самой Гедде, не хватает жизни.

Экскурс в прошлое на сцене Мастерской Петра Фоменко – предприятие странное от начала до конца. Карбаускис еще слишком молод, чтобы создавать собрания сочинений, но он слишком взрослый режиссер, чтобы всерьез гордиться юношескими успехами. И стоит только надеяться, что этот спектакль у учителя – залог следующих спектаклей. В которых будет поменьше лягушек и снежных королев, а побольше – жизни. Жизни как категории абстрактной, но без которой, тем не менее, так и не может существовать театр.

Ближайшие спектакли: 26 и 28 января, 10 и 12 февраля. Мастерская Петра Фоменко.