Когда доброта хуже воровства

ФОТО: Kultura-portal.ru

В 39-й аудитории ГИТИСа в Малом Кисловском переулке, где проходят учебные спектакли, дежавю. Зал битком, попасть туда пытается каждый уважающий себя театрал, среди простых зрителей мелькают первые лица московской критики, во время пауз слышатся приглушенные всхлипывания. Мастерская Сергея Женовача представляет постановку "Лев Толстой. Сцены".

Несколько лет назад выпуск того же мастера, образовавший сейчас труппу "Студии театрального искусства", показывал "Мальчиков" по "Братьям Карамазовым" Достоевского. Тогда от искреннего, радикально наивного и отважно сентиментального спектакля повеяло свежестью и цветочным детским мылом - уж больно непривычно смотрелась на сцене история о настоящей мальчишеской дружбе в масштабе один к одному. Теперь масштаб вроде тот же, сентиментальных ходов не убавилось, и вообще студенты кафедры режиссуры традицию определенно берегут. Но четыре работы молодых режиссеров (Михаил Станкевич, Александр Хухлин, Егор Перегудов и Екатерина Половцева), объединенные в один спектакль, хотя и похожи всем на "Мальчиков", все же не "Мальчики". Ученики Женовача словно ходят по магическому кругу, начерченному учителем: с каждым шагом все меньше магии и все больше пыли и следов от ботинок. В повторах мизансцен, интонаций и траектории (вплоть до хронометража) катарсиса видна уже не профессиональная натренированность, а, скорее, нелепость: не успев возникнуть, спектакли превращаются в пародии на самих себя.

Уже первая зарисовка - "Петя Ростов" - откровенная, впрочем, не лишенная мастерства, перепевка "Мальчиков". По-юношески нескладный, любознательный и славный парень Петя (Андрей Назимов) попадает на войну, заводит дружбу с пленным французиком, угощая его изюмом, мужаясь, вызывается в разведку со старшим товарищем (Долохов - Нодар Сирадзе), а в финале бессмысленно погибает, мгновенно угаснув, как звездочка на небосводе. После горького известия все, включая погибшего Петю, расположившись в ряд на авансцене, достают из холщовых мешочков изюм и принимаются его есть, дурачась и перебрасываясь. Лица постепенно светлеют, тень смерти отступает, и перед зрителями в суровых военных вновь просвечивают открытые мальчишеские черты и природная доброта человечества.

"Николай Ростов" (история настоящих влюбленных) и "Что я видел во сне" (история настоящей родительской любви) построены на легко устраняемом недопонимании между близкими и, конечно, славными людьми. Княжна Марья (загорелая и будто сошедшая с обложки журнала Мария Курденевич) и Николай Ростов (Сергей Чирков), сидя на скамейке, пытаются вести формальную светскую беседу, но, поняв, что чувства дороже этикета, берутся за руки и стремительно погружаются в хеппи-энд. Михаил Иванович Ш. (Михаил Станкевич) прощает в "Что я видел во сне", в конце концов, блудную дочь Лизу (Ольга Озоллапиня) и вместе с ней с растерянной радостью наблюдает за маленьким внуком, гоняющим мяч (Женя Патрушев).

Вера в доброту человечества - краеугольный камень этики Толстого и эстетики Женовача, - показанная в таком хорошем разрешении, да еще и в четырехкратном увеличении - зрелище, если не для избранных (вера всегда для избранных), то для отменно подготовленных зрителей. Спектакли, в которых все настолько плохо, что уже и хорошо, не слишком большая редкость. А вот постановку, в которой все настолько хорошо, что уже и плохо, увидеть удается не часто.

Правда, есть единственное исключение - где все хорошо, но еще не плохо - это третья зарисовка "Анна Каренина", режиссерская работа Егора Перегудова. Возвращение Анны Карениной (Екатерина Половцева) домой после затянувшегося вечера и занудные объяснения с мужем (Игорь Лизенгевич) показаны дважды. Прозаический текст сначала произносится преимущественно Карениным, нервно вышагивающим по периметру комнаты (шаги забавно затихают на невидимом ковре и вновь начинают звучать). Его жене, готовящейся ко сну за туалетным столиком, достается считанное количество реплик. А после - наоборот, ситуация явлена глазами взбудораженной и влюбленной Карениной; ревность мужа ее не раздражает, а веселит, как поведение далекого и чужого человека. Присутствие далекого и чужого человека в собственной спальне, хотя играет не на руку имиджам обоих супругов, тем не менее дарит им человечность, то ископаемое, на добычу которого театр Женовача работает день и ночь.

Дистанция между людьми (и персонажами), оставляющая пространство для теней и объемов и совершенно отсутствующая в трех предыдущих зарисовках, - рискованная штука. На расстоянии в человеческой природе становятся видны не только достоинства, но и недостатки. Но близость, фирменное блюдо мастерской Женовача, - вещь, едва ли не более опасная. Утверждение о том, что все люди братья, похоже, не склонно к раскрытию, а обречено на постоянные повторения. Первые два раза в это даже можно поверить, а потом почему-то начинает одолевать если не сомнение, то тоска.