Одним из них был фильм знаменитого европейца Романа Полански, режиссера во всех смыслах прославленного, хотя мало снимающего в последние годы. Речь идет о золотом Каннском лауреате этого года – "Пианисте", по стечению обстоятельств часто путающемся в зрительском восприятии со скандальной французской "Пианисткой", а порой и с кэмпионовским "Пианино". Мы не будем делать вид, что не слыхали шуток на тему названия нового опуса знаменитого поляка, хотя для тех, кто видел этот фильм, они звучат чуть ли не кощунством. Конечно, "Пианист" – это вовсе не про то, как мужик резал себе "достоинство", скорее наоборот, но народ у нас злой до шуток.
В остальном рассказанная история – профессионально сделанное свидетельство преступлений против человечности в годы фашистской оккупации Польши. Собственно, это трехчасовой красочный рассказ об уничтожении евреев в Варшавском гетто, пропущенный сквозь призму одной биографии.
Польский музыкант Владислав Шпильман, которого блестяще сыграл молодой актер Эдриен Броди, попадает в гетто, несмотря на то, что к моменту начала захвата нацистами его Родины был уже местной знаменитостью. Немцы решают еврейский вопрос окончательно, убивая людей с той же методичностью, с какой на бойне режут скот. Всю огромную семью пианиста: мать, отца, брата, трех сестер – на его глазах угоняют в лагерь смерти, в крематорий. Медленно сходящего с ума музыканта спасает еврейский полицай (и такие были), просто из сострадания к его способностям, выталкивая из вагона, идущего в сторону Треблинки.
Но краткое изложение не передает и сотой доли всех трагических деталей этой биографии, тем более что Полански по сути рассказал историю еще и собственной жизни – с его семьей в годы войны случилось то же самое.
Если на твоих глазах такое происходит пять лет – это уже иная реальность, в которой нет места состраданию. Это конец света в отдельной стране, который режиссер показал в красках. Но на то он и мастер, чтобы все же не остаться в рамках голой ненависти к фашистам и живописания их невиданных жестокостей. В картине много разных политкорректных уточнений, прописанных на уровне конкретных персонажей.
Другим мощным пластом аллюзий выступает профессия главного героя. Еврей, вся жизнь которого посвящена интерпретации немецкого культурного наследия, сначала становится жертвой своего искусства, затем воскресает из мертвых благодаря ему и, наконец, примиряет в себе ужасные последствия человеческой падшести.
Это кино – плод раздумий стареющего мастера над собственной жизнью, столь актуально вплетенной в контекст истории прошлого века. Полански пережил смертей едва ли не больше, чем персонаж его фильма. Мало того, его собственная карьера и после войны, после потери близких в топках лагерей, была выкована в борьбе с коммунистическим режимом в Польше, а затем, волею судеб, с американской судебной системой. Вообще биография режиссера, пожалуй, тянет на неслабый сериал. Мало того, что в результате судебных преследований и недоказанных обвинений в растлении (!) какой-то американской Лолиты один из столпов европейского кино не имеет возможности ступать на американский берег, его жизнь связана с одним из самых страшных преступлений XX века – ритуальным убийством его беременной жены актрисы Шэрон Тэйт и ее гостей маньяком Чарльзом Мэнсоном.
Полански отдает много времени описанию атмосферы того времени, делая это даже чересчур живописно. Подобная поэтика смотрится несколько архаично, и в общем я не могу сказать, что такое страшное полудокументальное кино актуально сейчас, как никогда. Слишком оно депрессивное, подтверждающее мысль о том, что самый страшный зверь – это толпа, а Личность всегда имеет шанс. Вместе с тем, когда такой мастер от души прикладывается к своему произведению, получается нечто и впрямь значительное, способное привести сознание в измененное состояние.
Очевидно, что такие фильмы должны быть отмечены призами. Но смотреть уж больно тяжело.