Христианство сформировало к распятию едва ли не диаметрально противоположное отношение. Последователи Христа считали за честь принять мученическую смерть, подобную той, какая была уготована их Учителю. Крест из орудия позорной казни стал предметом поклонения и в некоторых традициях – орудием самоистязания. Так, например, на Филиппинах по сей день находится немало добровольцев, желающих повторить крестный путь Христа и быть распятыми. Действо происходит в Страстную пятницу: бредущие друг за другом по улицам люди тащат на себе кресты, на их головах – настоящие терновые венцы, а специально нанятые за деньги сограждане стегают их по оголенным спинам длинными бичами, в которые часто вплетены осколки стекла. В этом году распяты были 20 человек: 17 в городке Кутуд в 80 км от столицы Манилы, и еще трое – у города Замбоанга на южно-филиппинском острове Минданао. Ватикан относится к подобному проявлению религиозной горячки резко отрицательно, но, как известно, есть вера официальная и вера народная, и одна с другой подчас серьезно конфликтуют. Все на тех же Филиппинах распятие – обряд далеко не сугубо религиозный. Народное филиппинское поверье советует позволить распять себя ради избавления близких родственников от серьезного недуга.
Это все, однако, этнография. Есть вещи поинтереснее. Совсем недавно (и задешево – всего за 2000 фунтов) организовал и не без помощи видео- и фотоаппаратуры аккуратно задокументировал собственное распятие 39-летний британский художник Себастьян Хорсли. Столь изощренное самоистязание потребовалось ему, по его словам, не столько для публики, сколько для него самого, ибо испытанное им страдание как ничто другое способствовало подъему творческих сил и вдохновения. Интересно, что Хорсли называет себя человеком неверующим, и дела его продвигаются не так уж плохо: его картины покупают певец Брайан Ферри, киноактриса Николь Кидман, и стоят они в районе $15 тыс. каждая. Что ж, мазохизм – нередкий спутник художественно одаренного человека, хотя склонность к нему отнюдь не является доказательством художественного дарования.
От крестного пути Хорсли себя избавил. Терновый венец тоже проигнорировал. Его интересовало только распятие. Однако с вопросом он был знаком поверхностно и реализовал стремление страдать довольно неумело. Дело в том, что, в отличие от древнеримской конструкции креста, крест Хорсли был совсем не приспособлен для длительных мучений. Ибо "по науке" распятого либо сажали на прибитый к столбу специальный колок, подобный нашесту, либо создавали упор для ног в виде прибитой внизу доски. В противном случае или руки, или дерево креста могли не выдержать тяжести тела… что, собственно, и произошло с Себастьяном Хорсли. Сначала под ногами художника был небольшой кронштейн. Потом его убрали… Хорсли исключительно повезло: под грузом его тела порвались не руки, а деревянные волокна креста. Но даже этого зрелища хватило его подружке Саре Лукас для того, чтобы упасть в обморок. Хорсли вспоминает о пережитом как о глубочайшем потрясении и под его влиянием уже написал несколько картин маслом. На многих из них для ясности изображен в виде белого контура сам крест.
Что касается художников, то у Хорсли в этом смысле были предшественники. Пару лет назад некто Олег Мавромати, наш соотечественник, подвергся распятию невдалеке от храма Христа Спасителя. Мавромати, снимавший очередной эпизод нового фильма, посвященного радикальным перформансам и их последствиям, распорядился приколотить себя запястьями к кресту, лицом к перекладине, и написать у себя на спине: "Я – не сын Бога!" Верующие сочли себя оскорбленными, что послужило причиной для возбуждения уголовного дела по статье о разжигании расовой, религиозной и национальной розни. В ходе проведенного на квартире художника обыска были изъяты все подготовительные материалы к фильму. Однако Мавромати оказался настойчив и решил отснять второй дубль в галерее Гельмана. На вопрос журналистов о том, зачем он это сделал, Мавромати, ничтоже сумняшеся, заявил: "Чтобы был информационный повод". Когда выдергивали гвозди, он матерился от боли, а впоследствии говорил: "Любое радикальное действие так же покрыто плесенью, как и традиция писать картины. Моя акция сама по себе не имеет никакой художественной ценности".
Рассуждать о том, что в данном случае морально, а что аморально, на мой взгляд, не имеет смысла. Мораль и аморальность слишком растяжимые в мировой культуре категории, чтобы можно было с легкостью оперировать ими. Важно другое. Каждый выражает свою мысль доступным ему образом. Мысли же посещают и мудрецов, и умственных скопцов – от этого не уйти. И вот еще один штрих к портрету современного распятия. Летом прошлого года профессор естественных наук Колорадского университета Джон Джексон решил на практике проверить подлинность Туринской плащаницы. Для этого он подготовил следственный эксперимент, суть которого сводилась к точному повторению добровольцем пути Иисуса Христа, включая закутывание вслед за распятием в 4-метровую льняную плащаницу. Доброволец – 33-летний мужчина – должен был соответствовать предполагаемой комплекции Христа. Помимо получения практических доказательств возможности переноса изображения человеческого тела на ткань, Джексон собирался глубже понять мистериальный характер ритуала распятия. К сожалению, мистерия распятия во времена Римской империи, вопреки мнению уважаемого профессора, была настолько неопрятным, бездуховным и унижающим человека процессом, что даже при всем желании Джон Джексон не смог бы воспроизвести ее в условиях современной западной цивилизации. Ибо крестный путь, прежде всего, окровавленный человек с выбитыми зубами, несущий на себе здоровенную деревянную дуру и уклоняющийся от плевков и летящих в него камней, – представление, мягко говоря, не самое ароматное. Разочарование почтенного профессора было бы невыразимо велико, случись у него возможность присутствовать на настоящей имперской мистерии распятия…
И вот с этой точки зрения любое воспроизведение древней казни – вследствие ли религиозного экстаза или просто ради эпатажа – в самом безобидном случае лишь удовлетворение собственной потребности страдать экзотическим образом. Не думаю, что все эти энтузиасты выстроились бы в очередь на кресты, окажись они вдруг во временах Нерона. Ибо сегодня они, во-первых, умирают не по правде. Они прекрасно отдают себе отчет в том, что современная медицина избавит их и от столбняка, и от переломов, если они случатся. Они просто удовлетворяют жажду острых ощущений. А боль и обнаженное для публики интимное сладострастие, сопряженные с экзотикой и двухтысячелетней традицией обожествления креста, – стимуляторы настолько мощные, что во внезапном творческом порыве прошедшего через это человека нет ничего удивительного. Во-вторых, людям нравится привлекать к себе внимание – что они охотно и делают. В любом случае, современное распятие всего лишь рафинад. В нем нет и не может быть даже половины от той страшной казни, которую практиковали в древнем мире. Если знать это, можно доставить себе исключительно утонченное удовольствие равнодушно пройти мимо висящего на кресте современника. Он просто хочет быть замеченным, а не заметить его – значит поступить в точности так, как поступил бы древний римский солдат, который не находил в распятии ничего, кроме позорной казни для воров, убийц и террористов.