|
Рассказывать об этом спектакле тем, кто никогда не видел и не слышал Епифанцева, практически бессмысленно. Чудесный сон летней шекспировской ночи превращен в страшный кошмар московской зимы. На кинополотнище видео-арта разворачиваются события шекспировской пьесы, точнее, их останки. Не случаен немецкий подзаголовок постановки – "das Tierdrama", "звериная драма", она же драма озверения. Потерявшие человеческий облик, озверевшие, мечутся герои по заснеженному подмосковному лесу, пытаясь "достичь желанного состояния разрушительного оргазма". "Но над героями тяготеет страшное заклятие – некий дух внушил им мысль о физическом несовершенстве. Поверив в него, персонажи "Сна" понимают, что единственным выходом из этого кошмара может быть только выдавливание из себя кровавого паштета", – без программки к спектаклю, как видно, не обойтись. Программку, кстати, писал вечный спутник Епифанцева, сценарист и драматург Олег Шишкин, автор недавно отшумевшей пьесы "Анна Каренина-2". Лучше Шишкина Епифанцева никто не поймет. Потому что, чтобы понять Епифанцева, надо безоговорочно принять эстетику трэша, без которой тот не может существовать.
Именно эстетику – ведь трэш, по Епифанцеву, эстетичен. Если сравнивать его спектакли с фильмами студии "Troma pictures", с классикой трэша во всех его проявлениях, именно эстетичность – то, что отличает нашего "трэшиста" от остальных. И если для современного театра, для зрителя и театрального критика он излишне брутален, то для эстетики трэша, напротив, излишне романтичен. Ведь избивая и пожирая друг дружку, герои демонстрируют не что иное, как прорыв к настоящему чувству, прорыв к любви через все вставшие между ними и любовью заслоны. И – ах, как красиво смотрится клюквенный сок на белых подмосковных сугробах.
Полная беспомощность художника перед новой реальностью, полное отсутствие всяких средств выразить невыразимое – это тоже тема спектакля, пожалуй, одна из важнейших. Не случайно и то, что спектакль начинается с серии неудачных акробатических упражнений, заранее обреченной попытки клоунады, где клоун (которого играет сам Епифанцев) и клоунесса действуют в полном сознании обреченности всех своих попыток. Не крутятся цветные ленты, падают шарики, не удаются акробатические номера. В итоге ревущего артиста уводят за сцену. Не удается ни развеселить зрителя, ни позабавить, ни удивить, ни даже разжалобить. Все, что можно сделать со зрителем, заставить его думать. Ведь отторжение – тоже реакция.
Только вот, увы, зритель вынужден не только думать, но и додумывать все сам. Потому что епифанцевского запала хватает ненадолго: стоит полчасика полицезреть, и становится откровенно скучно. Откровенно "клюквенные" кровавые сходки нисколько не пугают и не вызывают отторжения. Епифанцева нельзя обвинить в выразительности средств или богатстве приемов: театральная палитра оказывается достаточно скупа, на ней нет даже таких коммерчески выгодных красок, какой был настоящий человеческий череп в "Макбете". Классический Епифанцев – это театр почти ритуальный. Но, к сожалению, эта ритуальность не выходит за пределы масштабов клубной площадки. Харизматический красавец Епифанцев превращается из единственного настоящего трэшевого режиссера столицы в нестрашную страшилку, способную позабавить разве только публику в московских клубах, а испугать – так вовсе никого.
В шекспировских пьесах, как, впрочем, во всей мировой классике Епифанцев видит только одну сторону: кровь и насилие. Любовные сопли, сладкие сказочки, красивые слова и сцены на балконе он оставляет предыдущим поколениям режиссеров. Его не интересует развитие сюжета и вопросы вселенского значения. Театральный террор, который он устраивает на сцене, оказывается единственно возможным способом "обновить" старый материал, увидеть классиков глазами современников. Спасти Шекспира.
Но эстетика "трэша" – это эстетика мусора, наполненного содержанием. Чтобы спасти Шекспира, надо выбросить его на помойку, а потом достать обратно. В извлеченном с помойки Шекспире есть и кровь, и любовь, только вывернутые наизнанку. Впору задаться вопросом: а где на самом деле находится изнанка? Режиссер-актер Епифанцев вполне мог бы играть классического Шекспира, отлично сгодился бы на роль Гамлета в классической постановке. Но вместо того, чтобы скорбеть над бутафорскими черепами, Епифанцев жонглирует человеческими. Взятый "высокий тон" уже нельзя сбавить. Нельзя после высокого трэша перейти на трэш бутафорский. Шокирующее стало модным; стоило Епифанцеву надеть шутовской колпак – и он автоматически превратился в шута. Надолго ли?
Увидеть "Сон в летнюю ночь" можно будет еще не скоро – неизвестно, когда дирекция центра "На Страстном" осмелится вновь впустить Епифанцева на сцену. Примечателен, однако, сам факт этой премьеры. Шоу Епифанцева must go on, в каком бы виде оно ни продолжалось, а самого Епифанцева следует холить и лелеять – как-никак, он у нас единственный такой. И другого нам не надо.