Золотой век (Elizabeth: The Golden Age)
Великобритания, 2007
Режиссер: Шехар Капур
В ролях: Кейт Бланшетт, Клайв Оуэн, Джеффри Раш, Эбби Корниш, Саманта Мортон
|
Сто лет назад, во время тоже уже историческое, зрители, завороженные мельканием немых теней в мигающем луче прожектора пытались объяснить загадку иллюзии жизни, возникающей на экране, жизни более прекрасной, чем реальность. Они решили, что есть предметы и темы, свойства которых, внутренняя сущность более других предназначены для отображения на экране, и в которых экран выявляет эту внутреннюю, высшую сущность – цирк, коррида, лошади, кошки, ветер, море, автомобиль, телефон, экспрессы, корабли, самолеты, бури и лавины. И – человеческое лицо, абсолютное состояние плоти, которого нельзя достичь и от которого нельзя оторваться. Лицом актера опьянялись, как любовным напитком, и пытались разгадать загадку лица Греты Гарбо, непроницаемой шведской красавицы.
"У нас были лица. Теперь не делают таких лиц", – в "Бульваре Сансет" Глория Свенсон делала выстрел в спину другого "золотого века" – голливудского.
Делают. У нас есть Лицо Кейт. В профиль, анфас, в три четверти, на дальнем, среднем и крупном плане, с нижнего и верхнего ракурса, в обрамлении рыжих распущенных волос и белых кружев воротника, в бархатном фиолетовом, в оранжевом с золотом, на изумрудно-зеленом фоне, снова на белом и на блестящем сером доспехов. Про Бланшетт, как про Гарбо, можно сказать: "лицо, сотворенное из снега и одиночества". Лицо, которое дает почувствовать тот неуловимый момент, когда кинематограф начинает извлекать "из красоты эссенциальной красоту экзистенциальную". Больше всего ее лицо в "Золотом веке" напоминает о героине "Королевы Христины", где венценосная Гарбо тоже выбирает между любовью одного мужчины и всего народа, но выбор делает противоположный выбору героини Бланшетт.
В последнее время кажется, что вся роскошь английской истории и литературы сполна поддается только индийцам. Мира Наир пару лет назад сняла образцовую "Ярмарку тщеславия". Капур, наследный принц Болливуда, вообще возникает в поле зрения только в связи с "елизаветинской" дилогией, как будто эти фильмы – дело всей жизни, а доведенные до конца и брошенные проекты между ними – только способ убить время.
В "Золотом веке" на экране – не историческая правда, а правда вещей и предметов, жестов и выражений лиц. Беспомощная мелодрама любовного треугольника "пират – королева – придворная дама" и детективная интрига с тайными письмами, шпионами, предателями основаны на исторических фактах, но их временная последовательность и соотнесенность, их психологическая подоплека не так важны. Была Елизавета. Была Армада. Англия победила Испанию. Сэр Уолтер Рейли женился на своей любовнице по имени Элизабет. Это достаточный повод, чтобы одеть актеров в корсеты и фижмы, затянуть стены узорной тканью, покрыть пол чем-то под мрамор, нарисовать корабли. Придумать текст. И возникнет иллюзия жизни, более прекрасная, чем реальность, дистилляция красоты из реальности. Темные кудри Клайва Оуэна, низкие раскаты его голоса. Морщины Джеффри Раша. Свечи в темноте мадридского двора и тень Армады за парусным занавесом. Рыжеволосая кукла маленькой Изабеллы Испанской. Красное платье и круглые плечи Саманты Мортон – опутанной интригами Марии Стюарт. Беззвучный плач ее фрейлины. Морские сцены, подводные съемки, вода, огонь и прыжок белой лошади в рапиде. Но главное – Бланшетт. Ее лицо. Голос, взвивающийся в истерике и холодно чеканящий приказы. Елизавета, Рыжая Бесс, боится, страдает, зовет к бою, подвергается нападению, испытывает муки ревности и муки совести. Как живая.