|
В последние десятилетия поэзия у нас оказалась на таком же примерно положении, как современный танец – она есть, и неплохая, но знают об этом десятки, а интересуются – единицы. Поэтические вечера проходят по замкнутому кругу давно известных клубных площадок. Поэтому задача устроителей поэтического вечера в Политехническом была более чем благородна: сделать из поэзии событие, которым она была еще полвека назад, вытащить ее на авансцену Политехнического музея, где в 1960-е годы люди плакали, слушая Вознесенского, Ахмадулину и Евтушенко, как за бугром в это время плакали на концертах "битлов".
Кирилл Серебренников придумал под это дело целый синтез искусств: музыканты играют, художники рисуют, красивые молодые артисты читают стихи с пюпитра, а поэты сидят в зале и охреневают от того, какую красоту можно сделать из их непритязательных виршей. И не только потому, что все должно быть красиво, а еще и потому, что поэзии для целей "красиво", по мнению режиссера, явно недостаточно – как либретто недостаточно само по себе, без оперы, и синопсис ничто без готового фильма Скорсезе к нему. И не потому, что поэзия плохая, а потому, что широкий зритель приходит не за ней, а за шоу с фокусами; без фокусов он уже ни стихи, ни показ мод, ни спектакля никакого смотреть не будет.
По части фокусов Серебренников – Дэвид Копперфильд от театра. Достаточно взглянуть, с какой виртуозностью он достает из рукава Андрея Вознесенского и торжественно вводит его в зал под видеохронику с вечеров в Политехническом в шестидесятых – так что зал встает и критический градус пафоса достигается моментально. Далее пафосу остается только зашкаливать – когда на сцену выходит Анатолий Белый и начинает, эротически порыкивая, со мхатовскими интонациями читать стихи Дмитрия Плахова. Театральное чтение, со всей красотой и экраном с рисующимися прямо на месте картинками, оборачивается морем фальши – явно незапланированный эффект. И эту претензию можно предъявить практически каждому из выступавших актеров, если не считать Елену Морозову, нашедшую верную лирическую интонацию для поэзии Яшки Казановой, да Псоя Короленко, устроившего из чтения Шиша Брянского настоящее поэтическое шоу.
Серебренникова невозможно обвинить в том, что он не умеет устраивать шоу или заставляет публику скучать: из всей русской традиции лучше всего он выучил, как монтировать аттракционы. Но откуда ему знать, что новая русская поэзия вобрала в себя все достижения пресловутой "новой искренности", что поэзия сейчас более, чем когда-либо, неотделима от личной истории и личной судьбы? Не про это же он ставил, потому что и задачи такой – поставить – не было. А откуда его актерам знать, что поэзия имеет свои законы чтения, что она строится не на рассказанной истории, как театральный текст, а на звучании, на сочетании согласных и гласных, что ее звуковые и ритмические законы нерушимы, и, чем ее играть – лучше пропеть, как сделал это Псой Короленко?
Забавно, что зрители четко поделились на обиженных поклонников поэзии и восторженных поклонников актеров. При этом первые не оценили актерской игры, вторые не восхитились стихами. Искусства не синтезировались, и обещанного прорыва поэзии на широкую сцену не произошло. Скорее наоборот – не удивительно, если после такого опыта поэзия вернется обратно в хорошо обжитый подвал, а театральные зрители будут любоваться на актеров в более привычном для них антураже. Означает ли это, что вернуть чтение стихов в масштабах Политехнического музея невозможно вообще? Наверное, задача сегодня состоит даже не в этом, а в обживании уже имеющихся площадок, в том числе онлайновых. Означает ли это, что современная поэзия будет жить столько же, сколько современные поэты? Нет, пока ее центром является, как и пятьдесят, и двести лет назад судьба человека – то, что со сцены любого музея просто так не показать.