ФОТО: Territoryfest.ru |
Впрочем, что касается саундтрека (вокальная, звуковая и драматическая партитура – Кьяра Гвиди), Кастеллучи остался верен себе. Звуки были такими же невыносимыми и совершенно противопоказанными человеческому уху. Иногда, правда, помимо чистого давления и технических искажений можно было расслышать свидетельства потустороннего существования – где-то как будто капал дождь по жестяной крыше, чудился чей-то шепот и призрачный детский смех. То, что творилось на сцене, по сравнению с показом 2001 г., похоже, все-таки, облегченный вариант привычных режиссерских фантазий и сновидений. А ничем, кроме как бессвязными, навязчивыми, почти животными кошмарами эти видения не объяснишь. Жесткость и инфернальный вариант черного юмора сводились на этот раз к луже красной краски, выдернутому за веревочку зубу и шевелящемуся трупу в полиэтиленовом мешке.
Однако сказать в двух словах, о чем был спектакль, что связывает между собой сцены и что за персонажи в нем появляются, совершенно невозможно. Не потому, что нечего вспомнить. Напротив, старика в бикини и тапочках с наклеенными розочками, полугодовалого ребенка, оставленного на несколько минут в одиночестве (если не считать оживившегося зрительного зала, который не мог решить, аплодировать или повременить), и перемазанного краской избитого милиционера (Кастеллуччи специально для спектакля арендовал форму местных служителей закона) забыть довольно сложно. Но выудить или самостоятельно придумать разыгрываемый сюжет обывательскому человеческому сознанию не под силу. А по сравнению с демонически неисчерпаемой фантазией Кастеллуччи любое человеческое сознание – обывательское.
Спектакль состоит из череды сцен, символически разделяемых занавесом. Светлое помещение, похожее на холл больницы, школы или гостиницы, освещается лампами дневного света. Чернокожая женщина в униформе, повернувшись спиной к залу, долго-долго моет полы. Ангелоподобный ребенок умилительно дергает ручками, в то время как рядом с ним фанерная голова произносит буквы алфавита. Старик в купальнике тревожно и нетерпеливо выскакивает из-за кулис, вглядывается в зрительный зал, гладит стены, падает на пол, а потом долго-долго облачается в белые одежды, а поверх них – в милицейскую форму. Два других милиционера медленно, методично и несколько рассеянно бьют дубинками раздетого коллегу, пока тот корчится и извивается в луже краски. Женщины в черных платьях и мальчик в цилиндре под мистические звуки, пугающие световые перепады и заметное дрожание стен загадочно ходят по кругу. В финале старик, надев колпак с прорезями для глаз, ложится на кровать и проваливается под одеялом, исчезая навсегда с лица земли.
Появившаяся маска палача или более приближенного к нам в пространстве культуры террориста напоминает одно определение гражданской войны, данное Борхесом: это кровавый сон палача. Здесь, хотя происходящее чрезвычайно похоже именно на кровавый сон, и именно палача, абстрактность и политизированность понятия гражданской войны затмевает суть дела. В качестве персонажа, которому мог бы принадлежать сон, воспроизведенный на сцене, приходит в голову только один вариант: выросший ребенок, которого в детстве мама слишком настойчиво пугала злым дядей-милиционером. Правда, это не слишком подходит для итальянца Ромео Кастеллуччи, но, вероятно, чем пугать детей, матери находят в любой стране. Главное – помнить, что дитя может вырасти и стать режиссером, и бояться будут уже его самого.