Невозможный спектакль

В рамках фестиваля "Балтийский дом" 25 и 26 ноября Москва смотрела Някрошюса. Мэтр привез два спектакля по поэме Донелайтиса "Времена года": "Радости весны" и "Блага осени". На сцене театра им. Моссовета он показал литовскую историю такой, какой увидел ее в тексте первого литовского поэта.

Современник Ломоносова, как и он, крестьянский сын, достигший всего собственным трудом, Донелайтис в литовской культуре – фигура уникальная. Пастор ("жестокий монах", как определил его Някрошюс) и крестьянин, поэт и музыкант, когда он захотел играть, он сам смастерил себе пианино, когда стал писать поэму – сам создавал язык, потому что литовской литературы еще не существовало. Образованный человек, знаток древнегреческого и латыни, он не чурался простонародных выражений ("выскочив тотчас на двор, у распахнутой двери сблевала я") и адресата своей поэмы – литовского крестьянина – без зазрения совести ругал дураком.

Этот текст, чрезвычайно сложный, ставить трудно, почти невозможно. Только Някрошюс, с его интересом к литературе как "высшему достижению разума", мог справиться с такой задачей. В спектакле Някрошюса существует три Донелайтиса: пастор, крестьянин, поэт. Недостроенность – основная сценографическая черта спектакля (похоже, Някрошюс нашел своего художника: как и недавнюю постановку в Большом театре, эту оформлял сын режиссера Мариус). На сцене – деревянные церковные лавки, валяются доски, кирпичи, висит стул. В отдалении – некое сооружение, ряд стульев, огороженных деревянным забором. Может, это хоры певчих в храме, может – загон для домашних животных, часть Ноева ковчега, а может, нос шведского корабля, одного из тех, с которыми в Литву пришло христианство. Мир, к которому обращается Донелайтис и который описывает Някрошюс, – это мир, существующий на границе между язычеством и христианством. Потому самое адекватное его изображение – обряд, и в этих своих спектаклях Някрошюс работает именно с обрядовой техникой.

"Радости весны" начинаются с солнечных зайчиков: их пускают по залу спрятавшиеся в "ковчеге" актеры. Причаливает корабль – приходит весна. Герои этого спектакля – даже не люди, птицы. По-птичьи прыгают по сцене, щебечут. Мокрыми тряпками колотят застывшую землю, чтобы проснулась. Иногда кто-то, кто послабее, замерзает и смешно падает лапками кверху – тогда отбивают и его. Играют птичью свадьбу, где под звуки "песни Сольвейг", наяриваемой на аккордеоне, рождаются два смешных птенца-колобка. Счастливого отца стая поздравляет, вооружившись духовыми инструментами: ждешь, когда они начнут играть марш, но они трут инструменты, и в итоге вместо музыки получается птичий свист. На подвешенном к стене стуле стоят фигурки: птичьи свистульки, какими и в русской традиции "кличут" весну. Птиц так много, что они даже не прилетают, а налетают. Вплоть до аиста, который приносит огромного младенца: одного из актеров укладывают, пеленают и укатывают в глубь сцены – родился год.

Недостроенный мир надо достроить – но постройка идет медленно, она еще долго не будет завершена. Можно сложить башенку из кирпичиков, залезть на них и сделать руки "домиком" – но это еще не дом.

В "Благах осени" определяется главный герой – это пастор. Послушная паства, которую он весной без всякой плети перегонял из хлева в хлев, изменилась. Где-то случился момент грехопадения, и теперь стадо оборачивается волками, преследующими путника в глухом лесу, свиньями, устраивающими бесчинства на совместных обжорствах. Главный ритуал северной осени – именно обжорство, ведь необходимо наесться перед холодной и долгой зимой. Центральный момент спектакля – свадьба в доме Кризаса, на которой мужчины нажираются до состояния беспамятства, женщины напиваются водки почище мужиков, и в пьяной драке "недоумки долгобородые" навсегда расстаются кто с рукой, кто с ногой, кто с глазом. У пастора такое зрелище не может не вызывать отвращения: то свиньями, то чертями ругает он свою паству, а она и правда обращается – кто в свиней, а кто и в чертей, кокетливо помахивающих длинными хвостиками. В отчаянии пастор призывает Мадонну; та, явившись, делится впечатлениями и убегает, поцеловав ему руки на прощание: мол, сам справляйся. В инструменты, из которых в прошлом спектакле извлекали щебет, дуют, пытаясь выдуть огонь в потухшем костре, но ничего не выходит. Пришла старость – "Эх, когда я был молод, хвалили меня и ласкали, ну а когда поседел, надо мной насмехается всякий", – отовсюду веет смертью, золотое время ушло, не успев начаться...

Закончен ли на этом спектакль? В поэме Донелайтиса есть еще и Лето, и Зима, но значит ли это для Някрошюса, что история требует развития и продолжения? Жестокий подарок сделал он для литовцев, превратив их в свиней, не успев показать их людьми. Может быть именно в этой жестокости суть дидактического посыла, который, конечно, есть в спектакле? Как у баптистов: обругать паству чертями, чтобы она почувствовала в себе людей... За каждым ответом кроются новые вопросы, и остается лишь надеяться, что продолжение – следует.