Золотая рыбка со взглядами волчицы

Произведения Леклезио, отмеченные несколькими авторитетными премиями во Франции, регулярно печатались в журнале "Иностранная литература", а также выходили отдельными книгами в русских переводах. Популярность этого автора в России известных лет обусловлена отнюдь не только художественными достоинствами его текстов, но также их "идейной направленностью". Что касается романа "Золотая рыбка", он отчетливо антирасистский.

Это история арабской девочки Лайлы, украденной у родителей и проданной еврейской старухе Лалле Асме, которая, по счастью, полюбила Лайлу и научила ее читать и писать. Пышноволосая и изящная красавица Лайла вообще оказалась счастливицей: многие из тех, кого она встречала на своем тернистом жизненном пути, бескорыстно помогали ей - например, старик Эль-Хадж, подаривший ей французский паспорт своей умершей внучки. Паспорт, в котором беженка Лайла отчаянно нуждалась, паспорт, дающий свободу и право на существование. Однако в большем количестве встречались псевдопокровители, вроде мадам Фромежа, которая пыталась использовать беззащитную девочку в извращенно-сексуальных целях. Поэтому история Лайлы - это история ее побегов и разрывов, история погони за свободой.

Свобода, так же как и страх, бывает двух видов: экзистенциальная и социальная. Экзистенциальный страх - это страх вообще, страх животный, страх за свою жизнь. Этот страх в чистом виде бывает только у тех, кто ничего не имеет за душой. Победа над таким страхом раскрепощает и освобождает, делает сильным. Социальный страх, напротив, знаком лишь тем, кому есть что терять. Собственно, это и есть страх потери - утраты должности, состояния, общественного статуса. Этот страх закабаляет навсегда.

Условно говоря, первая половина романа Леклезио, описывающая приключения Лайлы в марокканском борделе, куда она попала после смерти Лаллы Асмы, житье-бытье в рабстве у злобной и бездетной Зохры, а также нелегальное пересечение французской границы и жизнь в притоне для чернокожих в Париже и в подземном гараже, посвящена приобретению экзистенциальной свободы. Поняв, что она больше никого не боится, Лайла не переходит на сторону жертв своих мучителей - жертвы куда страшнее, думает она, ибо они покорны. Она остается в одиночестве.

Однако, преодолев экзистенциальный страх, золотая рыбка начинает ненавидеть все то, что порождает страх социальный - деньги, вещи, даже успех. Поведение ее в последних главах становится чуть ли не патологическим: как прежде она бросала псевдопокровителей и мучителей, так теперь бросает всех, кто хочет и может ей помочь "устроиться в жизни". Скажем, оказавшись талантливой пианисткой, подписывает контракт на большую сумму денег - и тут же выбрасывает его. Из-за бурлящих в ней чувств ненависти, из-за неистового желания быть свободной - свободной от всего вообще, она мечется и не находит себя - и это уже не во враждебном, а благоволящем к ней мире. Но прежде чем смочь в нем жить, ей нужно избавиться от злобы.

Собственно, об этом бы и следовало писать роман, поскольку именно здесь начинаются самые что ни на есть трудноразрешимые сложности. Или уж, во всяком случае, следовало бы закончить написанное на какой-нибудь сильной и яркой ноте. Однако автор, при явной потере интереса к своей героине, продолжает писать - пунктиром, пропуская целые куски и даже сюжетные линии и оставляя новых персонажей без характеристики, без лица. Чего, разумеется, не случалось на первых страницах: например, Лалла Асма выписана внушительно и отчетливо, в лучших традициях европейской прозы. Но, что хуже всего, поступки самой Лайлы мотивированы весьма двусмысленно, и нет никакой возможности понять, что же ею все-таки движет. И те мотивы, которые я приписала ей в предыдущем абзаце, являются моей собственной реконструкцией.

Поэтому рецензия наполовину посвящена тому роману, который на самом деле не написан, и не прочитан. Или тому, который прочитан, но оказался снабжен столь невразумительной концовкой, что приходится изобретать свои объяснительные модели. Пожалуй, мало что другое можно назвать более крупным недостатком художественной прозы. Кажется, автор и сам был в растерянности: заставив свою золотую рыбку, избежавшую жестоких сетей, возлюбить одиночество матерой волчицы, он оказался к этому не готов. Одно дело - писать о бедной чернокожей девочке, борющейся за место под солнцем в надменном мире белых, и совсем другое - о сильной и полной ненависти воительнице. И чтобы как-нибудь нейтрализовать проснувшиеся в ней диковатые черты, автор заставляет Лайлу сильно и продолжительно болеть, а потом спешно отправляет ее в родные края, на поиски племени хиляль и примиренности с миром. Все это, возможно, и верно. Но сбивчивый темп рассказа, так же как стремительный темп самих событий нереальны, искусственны. И даже не с точки зрения здравого смысла или жизненной достоверности, сколько с точки зрения внутрироманного, внутритекстового равновесия. Если столь много слов было потрачено на приобретение злости, то на избавление должно быть потрачено не меньше. Драма требует времени, иначе катарсис может так никогда и не наступить...