Нанопроект не поможет сохранить "мозги"

"Yтро": В последнее время различные международные институты (МЭА, МВФ) отмечают проблему снижения темпов прироста добычи нефти в России. Однако российские власти продолжают отмалчиваться по данной теме. Каковы реальные последствия такого снижения? И что стоит за спокойствием властей и нефтяников?

Владимир Милов: Я отношусь к тем экспертам, которые считают, что Россия имеет все технические и экономические возможности для того, чтобы добыча продолжала расти с темпами примерно 4 - 5% в год в течение достаточно длительного времени - как минимум, в ближайшие четыре - пять лет. Единственное, что сдерживает этот рост, - продолжающийся передел собственности в нефтяном секторе, который отвлекает финансовые ресурсы нефтегазовых компаний от инвестиций в поглощение других участников рынка.

Что касается молчания властей - их особенно никто не принуждает давать комментарии по данной теме. Если бы их активно бомбардировали вопросами, возможно, пришлось бы что-то говорить. А так, зачем?.. Во власти этот вопрос всерьез никем не ставится.

"Y": Каковы последствия такого подхода?

В.М.: Речь, прежде всего, идет не только и не столько о макроэкономических последствиях. На первый взгляд, если мы действительно говорим о диверсификации экономики, то продолжающийся рост в сырьевом секторе не так уж и важен. Мы можем и должны показывать возможность роста и развития и в других секторах, что на самом деле хорошо.

Если же подходить к вопросу с точки зрения здоровья важнейших секторов нашей экономики, прежде всего нефтяного сектора, - последствия весьма серьезные. Причем, само по себе падение темпов роста - это все-таки следствие. Причины же состоят в том, что в секторе уже несколько лет продолжается крупномасштабный и не очень эффективно осуществляемый передел собственности, который приводит к торможению инвестиционных решений, накоплению больших долгов, к серьезной дискредитации института прав собственности, правовых и регуляторных институтов. Другая проблема - это неопределенность с лицензиями на пользование недрами. То есть разрабатывает компания какое-нибудь месторождение, но по нашему законодательству о недропользовании нельзя строго сказать, какими же правами при этом она обладает. В любой момент ее могут оттуда просто выгнать. Одним словом, сегодняшний передел собственности осуществляется такими методами, которые дискредитируют правовую и регуляторную системы, создают неопределенность в правах на пользование месторождениями. Это, в свою очередь, наносит огромный ущерб инвестициям. Компании просто начинают бояться инвестировать в разработку новых месторождений большие деньги: а что, если завтра отберут?

Что касается государственных компаний, они приобретают доминирующее влияние в результате этого передела, обременяя себя при этом огромными долгами. Долг "Роснефти" после покупки активов "ЮКОСа" составил умопомрачительную сумму - почти в $35 млрд, это больше трети стабилизационного фонда. Долг "Газпрома" по итогам 2006 г., согласно финансовому отчету по международным стандартам, - $40 миллиардов. Если "Газпром" продолжит поглощения (вот он "Сахалин-2" купил), то его долг, по идее, тоже должен вырасти - до $50 млрд и более. Это означает, что у этих компаний резко ограничивается возможность инвестировать в новые месторождения.

Таким образом, инвестиционный процесс в нефтегазовом секторе задушен переделом собственности сразу с двух сторон: частные компании не могут инвестировать, потому что у них колоссальная неопределенность по поводу будущего и высокие риски, а государственные - потому что им надо направлять все деньги на погашение долгов.

"Y": А какова сегодня ситуация с нефтегазовыми запасами?

В.М.: Благоприятная. Конечно, раздаются голоса, что скоро запасы закончатся, но говорить так методологически неправильно. По консервативным международным оценкам, запасов российской нефти хватит больше чем на 20 лет. По российским же оценкам, которые ближе к реальности (они учитывают и те запасы, которые документально не доказаны по международной классификации), их хватит больше чем на 40 лет. Газа, при нынешнем уровне газодобычи, у нас вообще больше чем на 80 лет.

Суть в том, что эти цифры основываются только на доказанных запасах, а запасы открываются все новые и новые. В 1980 г. считалось, что вся нефть в мире кончится вот примерно к нынешнему времени. Но оказалось, все не так страшно: сейчас человечество лучше обеспечено доказанными запасами нефти и газа, чем 25 лет назад. Поэтому в плане нефтегазовых запасов у нас все достаточно благополучно. Загвоздка лишь в том, что мы, в частности в "нефтянке", никак не можем решить проблему инфраструктуры и логистики. Мы вынуждены смешивать качественные легкие сибирские нефти с тяжелыми уральскими и поволжскими, получая на выходе из трубы тот самый пресловутый Urals. К сожалению, мы отказались от строительства нефтепровода напрямую из Западной Сибири в Мурманск, который несколько лет назад предлагали "ЮКОС" и "ЛУКОЙЛ". Теперь будем строить расширенную трубу на Балтику, которая не позволит нам экспортировать чистую (и, естественно, более дорогую) нефть легких сортов. Скорее всего, Россия опять будет заливать Европу все тем же Urals, дисконт к цене которого постоянно увеличивается. Одним словом, операция получается не очень прибыльная.

"Y": Тем не менее не так давно вице-президент "ЛУКОЙЛа" Леонид Федун заявил, что проблема с запасами может возникнуть достаточно скоро. По его мнению, имеющиеся сегодня запасы требуют больших инвестиций, и вскоре российские нефтепроводы могут оказаться недозагруженными.

В.М.: Я прекрасно понимаю г-на Федуна и с большим уважением к нему отношусь. Но он представляет отраслевую корпорацию, которая, вполне естественно, в своих интересах лоббирует некоторые государственные решения, в частности, по ослаблению давления на отрасль. Они хотят больше свободы в плане строительства инфраструктуры, а возможно, некоторых послаблений по налогам. "ЛУКОЙЛ" сейчас активно вкладывается в геологоразведку, сделал ряд крупных открытий. В частности, он первым в постсоветское время открыл крупное месторождение имени Филановского на Каспии. И ему очень важно получить лицензию на его разработку, причем, желательно без конкурса. Потому что открыть-то он открыл, вложив при этом серьезные средства, но теперь, по идее, месторождение может быть выставлено на аукцион и достаться кому-то другому. Я понимаю, что Федун хочет, чтобы оно досталось его компании, и это справедливое желание, потому что они его полностью сами разведывали. Но я не думаю, что это правильно - пугать сейчас отсутствием запасов.

"Y": Возобновились разговоры по поводу разработки арктического шельфа. Насколько это возможно в наших условиях? И насколько это вообще своевременно?

В.М.: Этот вопрос поднимают, прежде всего, государственные нефтегазовые компании, которые пока не имеют прав на разработку большинства участков на шельфе и которые под лозунгом его освоения хотят такие права получить, причем желательно эксклюзивные и без конкурса. На самом деле необходимости в форсированной разработке шельфа сегодня нет. Шельф является для России ресурсом будущего. При этом важно помнить, что он сильно недоразведан (как минимум, процентов на восемьдесят). На арктическом шельфе очень сложные условия для исследования, там бурение одной разведочной скважины может обойтись в $20 - 30 миллионов. На мой взгляд, нужно создавать условия для того, чтобы эти средства шли, к примеру, от частных компаний. В государственном масштабе сегодня совершенно нет смысла форсировать начало разработки шельфа, скорее, приоритетной задачей должна быть его доразведка и капитализация. Его ценность для России многократно повысится в будущем.

"Y": Согласно выводам МВФ, ведущая роль ТЭК в российской экономики будет постепенно снижаться. Почему эксперты фонда об этом заговорили?

В.М.: Пока действительно так и происходит. МВФ прекрасно понимает, что эпоха быстрого роста в энергетическом секторе закончилась. И для того, чтобы поддерживать серьезные темпы роста в дальнейшем, нужны очень масштабные инвестиции. А пока условия для них не очень благоприятны.

Если все пойдет по пессимистичному сценарию, то закончится снижением темпов экономического роста. Если же мы действительно начнем создавать условия для развития высокотехнологичных секторов, о чем сегодня так много говорят, есть шанс вывести экономику на новый уровень. Хотя, конечно, это очень сложная, я бы сказал, "хирургическая" операция, и мы с ней пока не справляемся.

"Y": А как же нанотехнологии, которые преподносятся как некий суперпрорыв? О них сейчас не говорит только ленивый. Уже и анекдоты на эту тему появились...

В.М.: Да, безусловно, это анекдотическая ситуация, когда простая история с выделением государственных средств конкретному институту, которым управляет близкий друг президента, преподносится как технологический прорыв. Простите, но прорыва в области нанотехнологий все-таки еще не случилось. И, к сожалению, несмотря на весь наш научный потенциал, бизнесу он пока не нужен. К сожалению, не получается конвертировать научный потенциал в инновации, которые пригодились бы в бизнесе. Проблема в том, как устроена наша наука с точки зрения приспособленности к потребностям рыночной экономики. Очень жаль, что научная реформа свелась в основном к перестановке кадров, к попытке поставить Академию наук под контроль, опять же, к переделу собственности. Это еще раз показывает низкий уровень профессионализма властей. Науку действительно надо реформировать, и серьезно. Заставлять ее работать так, чтобы она приносила выгоду экономике. Безусловно, свою роль должны играть и фундаментальные исследования, но не надо всю науку рассматривать как исключительно фундаментальную. Это только один момент.

Второй момент связан с "утечкой мозгов". Недостаточно говорить о высокотехнологичной экономике и даже недостаточно направлять туда государственные деньги. Необходимо создавать условия для того, чтобы высококвалифицированным кадрам, специалистам, ученым, разработчикам хорошо жилось в России. Чтобы здесь не было инфраструктурных проблем, чтобы не было проблем с безопасностью, ведь многие уезжают именно из-за этого.

Развитие высокотехнологичной экономики - это хирургическая работа, которой нельзя управлять одним простым решением; недостаточно просто выделить денег на нанотехнологии, чтобы все стало хорошо. Мы сейчас немного расслабились, получив дополнительную инъекцию в виде нефтегазовых доходов, и почти ничего не сделали, чтобы улучшить жилищную, коммунальную инфраструктуру, ситуацию с безопасностью. Надо понимать, что, пока не будет улучшена ситуация с качеством жизни в России, мы не удержим людей, которые способны построить здесь эту самую высокотехнологичную экономику. Это очень сложный вопрос, и я сомневаюсь, что власти могут с его решением легко справиться.

"Y": А как вы относитесь к тому способу, который все-таки избрало для достижения этой цели государство, - к созданию суперхолдингов и вложению в них огромного количества денег?

В.М.: К созданию суперхолдингов я отношусь исключительно плохо по двум причинам. Первая состоит в том, что их создание становится самоцелью. Сегодня создаются холдинги, на откуп которым отдаются целые отрасли. И функционируют они в том самом бесконтрольном режиме, в котором у нас всегда функционировали государственные предприятия. Поэтому, в отсутствие системы целей и принципов, определяющих их работу, в них будет складываться такая же ситуация, о которой пишут в связи с массовым увольнением чиновников из Минобороны после ухода оттуда Сергея Иванова. Там откровенно ставится вопрос о том, куда деваются деньги, выделяемые на разные проекты. Это серьезная проблема, над которой следует задуматься сторонникам создания суперхолдингов. Их появление приведет к созданию множества проектов, которые лягут в долгий ящик и превратятся в пылесосы, постоянно высасывающие все новые бюджетные средства.

Второй важный момент состоит в том, что, говоря о таких холдингах, мы фактически ведем речь об одобренном государством создании монополий на вполне конкретных рынках. Между тем главная цель любой монополии - это не развитие объемов производства и улучшение качестве товаров, за которые она отвечает, а расширение своего монопольного влияния, подавление конкурентов и наращивание монопольной ренты. Это прекрасно видно на конкретных примерах. Например, в газовой отрасли или электроэнергетике эти холдинги существовали на протяжении всех 15 лет независимой России. Они не утруждали себя никаким развитием, а в основном занимались ограничением выхода на рынок новых конкурентов, что привело к серьезным задержкам в развитии этих отраслей. То есть надо понимать, что обратная сторона такого рода холдингов - это все тот же монополизм, снижающий эффективность.

"Y": Как вы расцениваете последние предложения по диверсификации российской экономики?

В.М.: Говоря о правильной цели, власти ищут решения не там, где нужно, - в основном, в раздаче государственных денег, что, на мой взгляд, должно быть крайней мерой. Это необходимо лишь в том случае, когда становится понятно, что на рыночных условиях привлечь дополнительное финансирование для тех или иных проектов невозможно. Другое основное действие, которое государство непременно хочет совершить, - это, как мы уже говорили, создание монопольных структур, которые будут ограждены от конкурентов. Следующим, вполне логичным шагом в этой цепочке может стать требование монополистов к государству ввести более жесткие протекционистские меры в отношении тех товаров, которые они производят. Та же Объединенная авиастроительная корпорация, вместо того чтобы конкурировать с Bombardier или Embraer, скорее всего, попросит власти заставить российских авиаперевозчиков в обязательном порядке покупать российские самолеты - что-то типа модели функционирования "АвтоВАЗа". В итоге, на мой взгляд, это реставрация советской модели управления, не имеющей ничего общего с построением конкурентоспособной высокотехнологичной экономики.

Страны, реально добившиеся успеха в развитии высокотехнологичных отраслей, как, например, Гонконг или Израиль, действуют абсолютно другими методами. Мне кажется, что решения в области диверсификации экономики нужно искать вообще не там, где их ищет бывшая советская номенклатурная элита. Их нужно искать не в выделении госсредств и создании монопольных холдингов, а в создании предсказуемых условий работы для науки и бизнеса, которые были бы основаны на железных гарантиях - гарантиях защиты прав собственности, прав личности, установлении подлинной диктатуры закона.