По обе стороны Иордана

Третья мировая Баси Соломоновны: Рассказы / Сост. А. Эппель. - М.: Текст; Еврейское слово, 2008.

Два сборника рассказов, выпущенные издательством "Текст" в серии "Проза еврейской жизни", схожи по многим параметрам. Начиная с того, что первый, как ясно из названия, написан русскоязычными израильтянами, а второй - российскими писателями, так или иначе имеющими отношение к еврейской культуре. Среди них Василий Аксенов, Сергей Довлатов, Людмила Петрушевская, Евгений Шкловский, Сергей Юрский и другие.

Авторов всех рассказов, по какую бы сторону Иордана они ни жили, объединяет общее культурное наследие русской литературы, которое проявляется во множестве нюансов стиля, языка, фактурности мелких житейских наблюдений и неслучайности психологических деталей. Разделяет и отличает друг от друга эти два сборника отношение к еврейству, вернее, еврейство как отношение к миру. Символом которого, вполне логично, становится Иордан.

По нашу, российскую, сторону легендарной реки еврейская тема в литературе звучит не то чтобы скромно, и не то чтобы завуалированно, а как бы случайно. Как одно из множества возможных обстоятельств, формирующих сюжет. Например, если надо рассказать про эмиграцию, про то, как меняет человека американский стиль жизни, про утрату нашего фирменного российского чувства юмора, то героем рассказа проще всего сделать еврея, потому что их в свое время охотнее выпускали на ПМЖ, чем коренных русских (рассказ С. Юрского "Боба-американец"). Национальность главной героини рассказа А. Варламова "Еврейка" служит лишь дополнительным фактором для ужесточения ситуации, поскольку печально знаменитая пятая графа сильно усложняла поступление в столичные вузы. А вообще-то рассказ - о любви, в которой нет проблем с национальностью. И даже самый еврейский по тематике рассказ, посвященный нацистскому геноциду ("Миф вечного непрощения" М. Фридмана), помещает национальное бедствие в некий абстрактно-широкий контекст борьбы добра и зла, причем тема прощения и христиански-общегуманистического отказа от возмездия палачам и душегубам в конце концов побеждает.

Совсем другое мы видим у тех писателей, которые живут, если воспользоваться все той же метафорой, на исконно-иудейском берегу Иордана. Здесь важнейшая тема - национальное самоопределение, в его психологическом, историческом и мистико-философском аспектах.

Экзистенциальный кризис, тесно связанный с бытовыми и экономическими сложностями и языковым барьером, - это вещи, знакомые всем переселенцам на историческую родину. На преодоление внутреннего разлада может уйти полжизни, а если человек слишком стар, то у него почти нет шансов приспособиться к новой стране с ее пестрым населением и непривычными обычаями. Об этом - рассказы Э. Люксембург "Поселенцы" и Ю. Винер "Мир фурн".

Другой важнейший вектор национального самоопределения - религиозно-историческое прошлое - также широко представлен в сборнике. Например, "Обед на двоих" В. Фромера - это трагическая философская притча о бедном угольщике из мавританской Сарагоссы, разделившем трапезу с Ангелом Смерти. Любопытно, что попытки индивидуального переживания религиозных истин органично сочетаются как с образом юродивого, столь характерного для отечественной классики, так и с образом целеустремленного невротика, порожденного литературой европейской. Так, если герой рассказа С. Шенбрунн "Сокровища Храма" Даниэль Бен Гиора помешан на раскопках легендарного клада, спрятанного от римлян-завоевателей, то Айзик из новеллы Г. Кановича "Айзик дер мешунегер" - это тип нищего странника, непонятого святого, который распевал в роще вместе с птицами, водился с беспризорными собаками и уединенно молился. Бог спас юродивого: он был пациентом дома для умалишенных, когда появились немцы, которые не признали в нем еврея.

Книга Лиззи Дорон состоит из нескольких новелл с общей героиней Еленой, польской еврейкой, потерявшей всех своих многочисленных родных и навсегда запечатлевшей в памяти ужасы Катастрофы. О ней и ее непростой жизни в новой, хотя и исторически родной стране, рассказывает ее дочь.

Главная тема книги - основной стержень жизни Елены - непрощение, бескомпромиссное и яростное нежелание смириться с произошедшим. Она наотрез отказывается принимать компенсацию от Германии, несмотря на крайнюю нищету. Она безжалостно выбрасывает все подарки с лейблами "Сделано в Германии". Она никогда не говорит на немецком языке. Она вычеркивает из своей жизни брата, женившегося на немке. Она бережно и тайно хранит в шкафу заплесневевшие вещи и документы из Освенцима.

Однако все это отнюдь не делает Елену жесткой и несгибаемой невротичкой. Напротив, ее чувство юмора помогает ей превратить боль и скорбь в поражающие своей подлинностью, философской глубиной и яркой индивидуальностью ритуалы, свято соблюдаемые в течение всей жизни. Кто-то считает ее сумасшедшей, а кого-то потрясает ее неординарность, позволяющая максимально выразить самые простые и сильные чувства. Один из друзей ее дочери, уроженец Израиля, настолько впечатлен единственной встречей с Еленой, что посвящает всю свою жизнь изучению истории Катастрофы.