Последняя гастроль божественного Нуреева

15 лет назад в жизни Петербурга случилось невероятное. На родину вернулся (увы, не навсегда) Рудольф Нуреев – легенда мирового балета и величайший, наряду в Вацлавом Нижинским, танцовщик минувшего века. Правда, он приезжал в СССР еще за год до того. Однако тогда это было визит инкогнито – благодаря специальному разрешению властей, которое последовало по просьбе Раисы Горбачевой, Рудольфу разрешили проститься с любимой матерью в Казани.

А через год была гастроль триумфатора – официальная и громогласная. В ленинградском (тогда еще) аэропорту Нуреева встречали не только бесчисленные телекамеры, но и постаревшие поклонницы, многих из которых артист узнавал в лицо.

Ему предстояло танцевать на сцене Кировского театра, где он более трех десятилетий назад начинал свою великолепную карьеру, поражая современников не только мастерством танца, но и смелостью высказываний и суждений. Именно из-за этого молодую звезду старались не брать на гастроли. Но в Париж все же взяли: выступления на сцене Гранд-Опера без Нуреева – это были бы уже не те гастроли. И потому спецслужбы, запиравшие на ночь в номере "смутьянку" Аллу Осипенко, так и не решились приручить ее партнера. Нуреев каждый вечер танцевал в Пале-Гарнье, а по ночам разгуливал с новыми друзьями по Парижу. Казалось, город вливал в него силы, и на каждый следующий спектакль он выходил таким же блистательным, как и на предыдущий.

Все знают, как он бежал и какую карьеру сделал на Западе. Разумеется, он и не помышлял вернуться, а приезжавшим в Париж советским гастролерам было строго-настрого запрещено общаться с опальным танцовщиком, приговоренным за измену Родине к тюремному заключению сроком на 15 лет, – этот приговор не отменен и по сей день. Рисковали лишь немногие, например, Игорь Моисеев, встретившийся с Рудольфом в Париже, или Майя Плисецкая, выступавшая с ним в Нью-Йорке.

И вот, наконец, приехал он сам. Надо ли говорить, что попасть на историческое представление "Сильфиды" было невозможно – билеты спрашивали от самого Невского. Своим сестре и племяннику Нуреев раздобыл билеты сам – в первый ряд партера. Здесь же занял место его ближайший парижский друг – бизнесмен и оператор Владимир Рэн. А в кулисах, затаив дыхание, ждала своего выхода прима Жанна Аюпова. Ей предстояло танцевать с гением.

Он уже был не тот? Возможно... К тому времени Нуреев редко выходил на сцену как танцовщик, предпочитая ставить (его хореография, правда, не имела в мире того успеха, который имела артистическая деятельность) и дирижировать. Но этот божественный полет-прыжок, в котором он парил под сводами всех театров мира (а теперь и своей родной обители), эта неподражаемая грация и неподдельный аристократический артистизм – это осталось.

Конечно, он приехал не на один день и встречался с друзьями, с любимой старинной партнершей Нинель Кургапкиной, которая спустя три года будет помогать ему, уже почти недвижимому, ставить в Гранд-Опера "Баядерку" и которая проводит его в последний путь на Сен-Женевьев-де-Буа. Из его возвращения мог бы получиться целый фильм – благо В.Рэн снимал пребывание Нуреева на брегах Невы на свои суперсовременные камеры.

Потом он приезжал снова, останавливаясь в "каморке" Кургапкиной близ Дворцовой – и казалось, что он все не мог надышаться петербургским (уже) воздухом. Он мечтал поставить в городе на Неве свою "Спящую красавицу" и дирижировать ею. Но судьба не предоставила изгнаннику такого случая. Он успел лишь дирижировать самым длинным балетом Чайковского в Казанской опере. Это было в 92-м. И больше он не возвращался... Никогда.

Потом была болезнь, которую он надеялся превозмочь на итальянском острове Галли, который купил у наследников известного русского балетмейстера Леонида Мясина. Была последняя в его жизни постановка "Баядерки" и после нее, под громовые овации Гранд-Опера, – Орден Почетного Легиона. Уже совсем больным он даже нашел в себе силы прийти на премьеру балета своего друга Ролана Пети "Чаплин" в Театр Елисейских Полей.

...И были тяжелые дни ухода – в огромной квартире-музее на набережной Вольтера, увешанной подлинниками мужской обнаженной натуры кисти Буше и восточными головными уборами (которые он обожал), уставленной антикварными портиками и бюстами великих, которые он раздобывал в своих бесконечных странствиях по всему белу свету. И люди – Кургапкина и верная Дус Франсуа, поклонница и прислуга.

Скончавшийся в православный Сочельник 1993 г., бог танца завещал похоронить себя на самом знаменитом русском эмигрантском кладбище, где покоятся Тарковский и Бунин, Юсупов и Кшесинская. Отходная – скорбный голос Джесси Норман, поющей (как он хотел) хорал Баха, сонм народа на площади перед Оперой – и скорбный путь в парижский пригород. Там и сегодня всякий паломник-пилигрим увидит могилу, покрытую расписным восточным ковром – издалека он всегда кажется настоящим. Нет, это мрамор. А под ним – царство тлена, принявшее под свою сень и того, кто, казалось, был ему неподвластен.