Космонавт Михаил Корниенко про первый в мире стратосферный прыжок на Южный полюс: "Риск – это штатный вариант развития событий"

Первый в мире стратосферный прыжок с парашютом на Южный полюс состоится уже осенью 2025 года, и реализовать его готовится команда профессионалов из России. Событие обещает стать мировым и общероссийским рекордом и станет одним из флагманских событий года 80-летия Великой Победы. В преддверии вылета к месту событий руководитель проекта, летчик-космонавт, Герой РФ Михаил Корниенко рассказал заместителю главного редактора информационного агентства "ИнтерМедиа" Наталии Галиуловой, как исполнить мечту миллионов и стать космонавтом, чем заняться на Южном полюсе и что самое сложное в стратосферных прыжках.

НГ: Михаил Борисович, давайте начнем издалека. Как начался ваш путь к космосу?

МК: Я родился в 1960 году – это очень романтичное время, когда только начиналось активное освоение космоса, каждый ребенок мечтал стать космонавтом. Сколько себя помню, я не был исключением. К тому же мы жили в Южноуральске, где мой отец служил военным вертолетчиком на авиабазе “Упрун”. Он лично встречал первые экипажи, возвращавшиеся с орбиты – Германа Титова, Валентину Терешкову, приносил домой тюбики с космической едой… Сложно было слушать его рассказы и оставаться равнодушным.

НГ: Можно сказать, ваша мечта сбылась?
МК: Да, но это заняло чуть больше времени, чем я рассчитывал. Впервые мечта стать космонавтом у меня зародилась лет в 5, а в космосе я оказался только в 50. 45 лет прошло!

НГ: Не могу не спросить, почему путь к мечте оказался таким долгим.
МК: Я знал, что космонавтов набирают из военных летчиков, поэтому в подростковом возрасте решил поступать в Качинское высшее военное авиационное училище летчиков. В качестве подготовки прошел школу юных космонавтов при Штурманском училище в Челябинске – учился там два года. Диплом давал преимущество при поступлении, а в конце обучения даже давали прыгнуть с парашютом.

Конкурс при поступлении в училище был высокий по тем временам – 14 человек на место, и меня не взяли по здоровью. Придрались к зрению: не хватало менее чем 0,1% в одном глазу. При этом для космонавтов такой показатель в допуске, так что через 20 лет я все-таки смог с ним пройти в отряд космонавтов. Все остальные параметры у меня были в норме.

НГ: Тогда вам пришлось пересмотреть планы?
МК: Планы – да, но не цели. Я пошел в армию, в десантные войска, а потом поступил в МАИ – оттуда набирали немало бортинженеров в РКК "Энергия". После окончания института я 6 лет работал на Байконуре вахтовым методом как инженер-испытатель по стартовым комплексам и уже оттуда написал заявление в отряд.

НГ: Но что-то пошло не так?
МК: Да, я 7 лет проходил медкомиссию!

НГ: Звучит как безумие.
МК: Это оно и было. Тогда разваливался Советский Союз, и медкомиссия перешла на платную основу. Они лепили один диагноз за другим, и мне ничего не оставалось, кроме как за свои же деньги доказывать им, что я здоров. Стоило это очень дорого: чтобы оплачивать медкомиссию, мне даже пришлось уволиться из КБ общего машиностроения и основать свою фирму.

НГ: А почему так дорого?
МК: Чтобы пройти комиссию, надо пролежать 2 недели в стационаре, где тебя выворачивают наизнанку. Делают и КТ, и МРТ, и УЗИ, и анализы, и центрифугу, и барокамеры… Вот представьте, сколько сейчас стоило бы лечь в платную клинику на 2 недели?

НГ: Тянет на миллион…
МК: Да, и все за свой счет. Я приходил, меня клали на обследование и говорили, что, например, есть проблемы с  почками. Я шел в институт урологии, доказывал им, что диагноз неправильный, и мне давали заключение. На следующий год я шел его показывать медкомиссии, но они находили уже что-то новое. Например, вегетососудистую дистонию.

НГ: Но это же не научный диагноз?
МК: Да, меня просто не хотели пропускать. Может, потому что был недостаточно “свой”. Но за 7 лет я, наверное, их порядком достал, и меня пропустили. Я сразу же бросил успешный бизнес, который позволял мне платить за прохождение комиссии, и устроился в РКК "Энергия", в отдел, занимающийся подготовкой космонавтов к выходу в открытый космос. Зарплата была нищенская – представьте, сколько платили инженерам в 1995 году. Но 3 года стажа по профессии были важным условием для принятия в космический отряд, и я сделал этот выбор. При этом я работал один в испытательной бригаде гидролаборатории Центра подготовки космонавтов – больше за такие деньги это никому не было интересно.

НГ: И тут тоже что-то пошло не по плану?
МК: Да, когда я отработал 2 года и 7 месяцев, начался очередной набор в отряд. Мне уже было 37 – предельный возраст по тем временам (сейчас его даже снизили до 35). Я, как полагается, сдал все экзамены – баллистику, системы корабля, систему энергии и питания, систему обеспечения жизнедеятельности, но все уперлось в то, что мне не хватило 2 месяцев стажа, чтобы получить допуск, и меня не смогли включить.

НГ: Но вы все-таки как-то смогли пройти?
МК: Да, я прошел в Роскосмосе мандатную комиссию, и меня докинули в группу уже когда она приступила к занятиям. Срочно пришлось всех догонять, предметы досдавать… Так я оказался в отряде, но до первого полета у меня прошло 13 лет – то очередь отодвигалась из-за туристов, то горел шаттл “Колумбия”... Полетел, когда мне было почти 50 лет – даже юбилей встретил на борту. Сам не ожидал.

НГ: Оно того стоило?
МК: Да! Я добился своей цели, доказал, что все можно преодолеть. Когда я выступаю перед публикой, одна из моих основных тем – мотивация. Это главное условие для достижения целей. Конечно, если бы мне надо было заново пройти этот путь, я бы его где-то скорректировал, но обязательно прошел бы.

НГ: А как вы отмечали день рождения в космосе? Наверное, в этом было что-то необычное?
МК: Сразу могу сказать, что без шампанского. В космосе это обыкновенный рабочий день, но вечером, во время ужина, все собираются и говорят поздравления – очень трогательно. Кто-то принес самую вкусную банку своих консервов, кто-то – еще что мог. Больше всего меня, конечно, удивил подарок от американки-бортинженера Трейси Колдвелл – она как-то сумела подарить мне майку, хотя в космос почти нереально что-то подобное протащить.

НГ: С Земли получали поздравления?
МК: Получал письма, звонки и даже телеграммы с самого утра, а вечером мне организовали внеочередную видеоконференцию с семьей. В общем, я был полностью на связи.

НГ: Вам понравилось так отмечать?
МК: Однозначно, я потом даже повторил этот опыт на свое 55-летие! Представляете, сколько сэкономил на проставах за два юбилея? *Смеется*

НГ: Расскажите про ваши стратосферные прыжки – на Северный и Южный полюса. Кто их организует?
МК: Я этим занимаюсь сам как председатель Федерации космонавтики по Республике Башкирия. Ну и, конечно, у меня есть единомышленники, мы все работаем на голом энтузиазме.

НГ: Наверняка такие проекты стоят очень дорого.
МК: Для этого нам приходится искать спонсоров, разделяющих наши идеи. Например, прыжок на Северный полюс спонсировал “Газпром”. И мы все еще в поисках тех, кто поддержит наш проект на Южном полюсе.

НГ: А что самое сложное в таких проектах?
МК: Больше всего времени и сил отнимают финансовые и бюрократические вопросы. Надо писать кучу писем, доставать кислородное оборудование. Например, у нас есть очень хорошие отношения с заводом АО ПТС, но все равно требуется бесконечное количество согласований и, конечно, деньги.

НГ: Физические тренировки не так трудны?
МК: Это тоже немаловажно. Нужно пройти барокамеру и сделать тестовые прыжки с высоты 6 000 метров, чтобы понять состояние здоровья и выявить, какие недочеты есть в снаряжении. Мы все это проделали перед прыжком на Северный полюс, и с Южным будем придерживаться той же схемы.

НГ: Расскажите о проблемах, которые удается выявить во время репетиций?
МК: Обязательно площадку приземления надо заранее увидеть, это критично, чтобы построить заход против ветра.

Что касается оборудования, то в прошлый раз мы выявили проблему с очками. Они были с обогревом, как надо, но после открытия парашюта блокировали вид вниз, смотреть получалось только по горизонту. Пришлось принимать меры. В этот раз мы занимаемся перчатками – в Антарктиде будет -75 градусов, а в падении и все -100. Если в процессе потерять руки, то не получится открыть парашют, а это уже критично. Поэтому мы делаем специальные перчатки с подогревом от пауэрбанка.

НГ: Это все российское оборудование?
МК: Да, у нас патриотический проект, практически на 100% все российское. Даже маяки международной спутниковой системы спасения “Коспас-Сарсат” отечественного производства.

НГ: Это оборудование современное? Что-то изменилось со времен Советского Союза?
МК: Да, оно совершенствуется, причем даже нам самим приходится его дорабатывать. Например, кислородное оборудование "Окси-высота" пришлось адаптировать для нашей экстремальной высоты. При температуре -70 градусов редуктор мог бы замерзнуть, а кислород, соответственно, перестать подаваться. Поэтому мы для него тоже сделали обогрев от пауэрбанка. Недавно тестировал его в термокамере при -65 градусов, полет нормальный.

НГ: Как осуществляется видеозапись прыжков с такой высоты? Камера не замерзает?
МК: Нет, у нас обычные GoPro на шлеме, разве что с аккумулятором повышенной емкости. Камера не успевает замерзнуть – ей хватает остаточного тепла из самолета.

НГ: А телевидение как вас снимает?
МК: На Северном полюсе мы сотрудничали с оператором Петром Поляковым, он снимал для НТВ. Поскольку он не умел прыгать с парашютом, мы его выбросили в тандеме на место приземления, и он нас там 10 дней ждал, пока вылет задерживался. Материал у него получился замечательный, и корреспондент службы информации НТВ Саша Коневич сделал из него отличный 40-минутный фильм. Его легко найти в сети. В этот раз у нас будет этот же, теперь уже опытный оператор – Петр.

НГ: Какие вам предстоят этапы подготовки перед прыжком на Южный полюс?
МК: Многое зависит от того, как решится ситуация со спонсорами. На днях у нас были тренировочные прыжки, потом основной, которым мы намерены поставить рекорд. Даты основного прыжка еще могут меняться, скорее всего, он будет уже в 2026 году. Но в любом случае уже через неделю мы полетим на место, доставим кислородное оборудование, парашюты и так далее. Это все считается вывозом оборудования за пределы страны, так что нас ждет и таможня, и множество специфических процедур. Потом нам важно познакомиться с экипажем, уже запланировали встречу в Кейптауне.

НГ: Какова вероятность того, что проект может сорваться?
МК: К предыдущему прыжку мы готовились 3 года – мешала то погода, то коронавирус, то политика, то бюрократия. Если что-то придется отложить, то это будет абсолютно штатный вариант развития событий.

НГ: Вас поэтому называют профессионалом риска?
МК: И поэтому тоже *смеется*.

НГ: Слышала, вы недавно были в Ульяновске, и это часть подготовки.
МК: Да, там была наша точка сбора 24 сентября. Мы загружали все оборудование в самолет, проводили тренажи в комбинезонах с парашютами, но сами не полетели. Вылет в Кейптаун будет только 12 октября, а из Кейптауна на базу – 17 октября. Дальше будем делать тренировочные прыжки на российский “Прогресс”. Но наша конечная цель – прыжок на “Восток”. “Восток” – очень красивая новая станция, оформленная в цветах триколора, хотелось бы, конечно, на нее попасть.

НГ: В Кейптауне что будете делать?
МК: У России с ЮАР хорошие отношения, так что у нас запланировано несколько общественно-политических встреч с местными. Ведем переговоры с МИД.

НГ: Часто выступаете?
МК: Да, постоянно – и перед детьми, и перед взрослыми. Мотивирую на новые достижения, рассказываю о космонавтике. Недавно, например, я был в в аэрокосмическом колледже (город называть не буду), и один из вопросов от студентов, будущих профессионалов отрасли, просто убил: “Над какими планетами вы летали?”

НГ: Да, вопрос шокирует.
МК: А потом у нас падают ракеты. Пока государственная машина пытается переформатировать болонскую систему образования в осовремененную советскую, энтузиасты вроде меня пытаются донести до молодежи то, чему нас учили – ведут аэрокосмические школы, колледжи, организуют курсантские школы, лекции и так далее.

НГ: С детьми понятно. А взрослые о чем вас обычно спрашивают?
МК: Чаще всего это уже сложившиеся люди, их интересует мой опыт командной работы, работы в стрессовых условиях.

НГ: Что вы считаете своей миссией?
МК: У нас в школах до сих пор нет уроков астрономии, да и вообще система образования пока еще старая, болонская. Смех сквозь слезы. Вместе с такими же энтузиастами я стараюсь это компенсировать, насколько возможно, рассказывать, как устроены космос и космонавтика, и, конечно, вдохновлять людей всех возрастов на амбициозные цели.