Осмеянная "Чайка" или привидение с мотором

Фото: newizv.ru

Мысль о том, что пьесы Чехова в буквальном смысле являются комедиями, в начале ХХI в. из догадки переросла в непоколебимую уверенность. Это убеждение активно разделяет Андрей Кончаловский, выступивший на сцене театра Моссовета в качестве режиссера с постановкой "Чайки" в рамках открытого фестиваля искусств "Черешневый лес".

За более чем столетнюю историю сценических интерпретаций пьесы, к которой по понятным причинам неровно дышат не только люди театральные, но все, чувствующие свою непременную принадлежность к искусству и новаторству в оном, а особенно в последние годы – выделился ряд немногочисленных деталей постановки, на которые зритель первым делом обращает внимание.

К таковым, среди прочего, относится решение "спектакля Кости Треплева". Эпизод важный в том отношении, что после него должно возникнуть хотя бы ощущение наличия либо отсутствия таланта у Кости и Нины. А талант для пьесы, в которой все только о нем и говорят, категория значимая.

Андрей Сергеевич Кончаловский и исполнительница роли "Чайки" Юлия Высоцкая решили эту сцену в пародийно-комедийном духе, не отвлекаясь от избранного режиссером жанра спектакля. Нина, укутанная в белую простыню и декламирующая Костино сочинение на все голоса, кроме своего, в определенный момент стала напоминать небольшое привидение с мотором, дикое, но симпатичное, которое для молодого поколения можно интерпретировать как ужас, летящий на крыльях ночи. Едкий запах распространился по залу задолго до появления дьявола с красными глазами. Так что Костя успел еще зверским шепотом подсказать Нине текст и пару раз демонически похохотать, а зрители определить, что пахнет, скорее всего, именно серой, и понадеяться, что в соответствии с замыслом режиссера. Появление дьявола (в полном единодушии с чеховской ремаркой им был Костя с двумя красными фонарями в руках) и работника Якова, с увлечением орудовавшего своеобразным кадилом и распространявшего серный дух, еще подогрело веселье публики, и без того раззадоренной Нининым выступлением.

Надо сказать, что как творение Кости Треплева, роль которого исполнял Алексей Гришин, такая версия очень даже правдоподобна. Костя был резв, словно молодой барчонок-недоросль, несколько истеричен, капризен и по всем приметам – большой шалун, из тех, кто подкладывает кнопки на стул и льет чернила в галоши. О новых формах Костя рассуждал так, будто рассказывал страшилку на ночь. Впрочем, было в этом и нечто от великих хулиганов начала века, нечто в духе Арто – хотя и довольно расплывчатое…

Однако смех смехом, но сделать вывод или хотя бы предположение о Нинином и Костином таланте после этого представления не удалось. Впрочем, не удалось и впоследствии. Кажется, это понятие для Андрея Кончаловского вообще не столь важно, по сравнению с комедийными задатками "Чайки". Аркадина в исполнении Ирины Розановой на протяжении всего действия занималась исключительно тем, что развлекала зрительный зал. Ее соединение с образом молодящейся, претендующей на талант и ревнивой, как кошка, комической дамы бальзаковского возраста было полным и бесповоротным. Безнадежно комедийной героиней оказалась и Маша, гренадерского роста (особенно по сравнению с тщедушным Медведенко – Юрием Черкасовым) и солдафонской походкой, нюхающая табак и сотрясающая своими чихами весь зал.

Беспредельно комичны взаимоотношения Дорна с Полиной Андревной, чем-то неуловимо напоминающие Хоботова и Маргариту Павловну. И даже Тригорин – Алексей Серебряков, который в первом действии был хотя и скучен, зато серьезен и пристоен, во втором – словно с цепи сорвался. Повадки он явно перенял у импульсивного Кости, и превратился в эдакого перезрелого живчика.

Естественным следствием оказалось то, что сцены, в которых комический потенциал отсутствовал, были полностью провалены. С середины второго действия режиссер, впрочем, намеревался перевести тональность спектакля из мажорной в минорную. Пока на сцене шла перестановка для финала, на занавес проецировались старинные фотографии, среди которых были и очень известные снимки Чехова и Книппер, и изображения старинных улочек, московских "ванек" и живописных дачников в белых костюмах. В сочетании с ностальгической музыкой Эдуарда Артемьева это должно было вызвать, вероятно, сентиментальный настрой в зале. Однако спектакль постигла главная беда спортсменов, прыгающих в воду с вышки, для которых весь прыжок завален, если они не успевают вовремя закончить элементы в воздухе и подготовиться к входу в воду. Артисты в кончаловской "Чайке" свои комедийные упражнения забросили слишком поздно, чтобы достойно встретить финал. В основном это относится к Треплеву и Заречной. И тем более обидно, что в обоих актерах, особенно в Алексее Гришине, чувствуется достаточный потенциал для их героев.

Нина, видимо, копируя Аркадину, бездарно фальшивила, особенно, произнося коронное – "Я – чайка!", что доводило Костю до белого каления и, как человек неуравновешенный, он за это на нее бросался чуть не с кулаками, тогда Нина смущенно признавала – "Нет, не то". Впрочем, известие о присутствии в доме Тригорина окончательно выбило ее из колеи, она устроила безумную истерику, и даже неразборчивый в средствах Костя не мог привести ее в чувства. Оставалось только диву даваться, как на такие вопли не сбежался весь дом или хоть люди из соседней комнаты, чей приглушенный смех мирно аккомпанировал этой сцене.

Что-то настоящее мелькнуло в Косте лишь после ухода Нины. Его последняя сцена была по-настоящему эффектной, хотя и несколько в духе кинематографа. Костя смеялся, постепенно переходя к нервному хохоту, причем смех его был мелодически вписан в набирающую обороты музыку Артемьева. И на высшей точке напряжения он неожиданно швырнул вверх огромную кипу своих рукописей, которые разлетелись живописным буруном. И, несмотря на очевидную сделанность и киношную картинность, в этом эпизоде все-таки было больше чувства, чем во всем спектакле. Потому, думаю, многие зрители с благодарностью смотрели вслед удаляющемуся вприпрыжку Косте.

"Чайка" А. Чехова, Театр имени Моссовета, режиссер – Андрей Кончаловский, премьера – 14 мая, спектакли – 23, 24 июня.