Либа Герулайтис: Считалось, что мы жалеем немцев

"Yтро": Либа Григорьевна, с чего для вас началась война?

Либа Герулайтис: К моменту начала войны я закончила 9-й класс. И целый год пыталась устроиться на работу. Летом 1942 г. я и моя подруга поступили сразу в два института: ГИТИС, где при поступлении у нас даже не спросили аттестат зрелости, которого у нас и не было, и в Институт иностранных языков на немецкий факультет. Было ясно, что ГИТИС работать не будет. Поэтому мы с подругой пошли в Институт иностранных языков. Сидя на очень скучном уроке по немецкой фонетике, я чувствовала себя абсолютно лишней, потому что немецкий язык знала с детства, поскольку я из эмигрантской семьи. Мои мама и папа иммигрировали из Австрии, и немецкий был наш родной язык, на котором говорили дома. И вот во время этого скучного занятия в класс зашел офицер. Чин его я сейчас и не вспомню, да я тогда и не понимала этих чинов. Тем более, тогда еще были не погоны, а кубики и звездочки. И офицер сказал: "Девочки, все вы тут знаете немецкий язык?". Все дружно промолчали, кроме меня и моей сокурсницы Аги Баур. Она была венгерка. "Хотите пойти на фронт переводчиками?". И Аги и я сказали: "Да, хотим". Так мы и поехали на фронт. Сами понимаете, какой была реакция моих родителей... О судьбе моей сокурсницы мне, к сожалению, ничего не известно.

"Y": Куда вас отправили?

Л.Б.: Меня отправили на Воронежский фронт. Между станцией Ртищево и станцией Анна. Послали в 20-ю ударную армию. Именно оттуда потом шло наступление на Сталинград. Сейчас бы меня не было на свете, если б я осталась в этой 20-й армии. Но я заболела – сильно простудилась. И меня отправили в Москву. Я оказалась в странном положении: ведь я не была аттестована, мне не было выдано никакое обмундирование, у меня не было никакой военной книжки... После выздоровления мне было приказано явиться в Главное политическое управление Красной армии – "седьмое управление", по работе среди войск противника. Тогда уже меня оформили, как положено. Меня отправили в военкомат, а затем я выехала на Западный фронт под город Сухиничи – в 11-ю гвардейскую армию, в 7-е отделение по работе среди войск противника. Так началась моя военная жизнь.

"Y": В чем конкретно заключались обязанности "седьмого отделения"?

Л.Б.: Это небольшая группа людей, знающих немецкий язык. В наши обязанности входило написание листовок, их распространение и устная агитация при помощи громкоговорящих установок. Установки были трех видов: окопно-звуковая установка, маломощная и мощная, громкоговорящая установка МГУ. Конкретно моя должность называлась "диктор-переводчик".

"Y": Что писали в листовках?

Л.Б.: Листовки писали по-разному. Во-первых, листовки очень различались до Сталинграда и после. Обычно в листовках цитировались речи Сталина. Например, к 7 ноября, когда был знаменитый парад на Красной площади в 1942 году и Сталин сказал: "Гитлеры приходят и уходят, а немецкий народ остается". Такие цитаты мы обязаны были переводить и писать в листовках. Помню, над одной цитатой бились неделю – не знали, как же нам ее перевести. После Сталинграда Сталин сказал: "Кому пироги и пышки, а кому синяки и шишки" – и мы не знали, как нам перевести эти "пироги и пышки". Но попробуй сталинскую цитату перевести не так! Мы слали отчаянные радиограммы в вышестоящие организации, где нам на вопрос, как же это перевести, отвечали: "Мы и сами не знаем".

Листовки давали артиллеристам, чтобы те их распространяли. В нашей химической части нам сделали "ампулометы", в которых, как предполагалось, будут забрасывать в ампулах какие-нибудь ядовитые вещества. Но так как химической войны не было, этим ампулам придумали другое назначение: их заряжали нашими листовками. Ампулы запускались из ампуломета, который тоже специально был придуман. Они пролетали примерно на 100 метров и, не долетая до переднего края, ампула разбивалась и листовки кучкой падали на землю. В основном же листовки распространялись с самолета. Один раз я даже принимала в этом участие.

"Y": Как происходило вещание?

Л.Б.: У нашего отряда была машина, полуторка с фанерной будкой над кузовом. Внутри стоял движок, который вырабатывал электроэнергию, а также маленький откидной столик и микрофон. А на задней стенке проволокой примотан рупор. Рупор выносили как можно дальше, примерно на 300 метров за передний край. Мы старались установить рупор так, чтобы он был по направлению к немцам. Я сидела в этой самой машине и говорила в микрофон. Кроме того, у меня был патефон. И на этом патефоне я начинала передачу всегда одинаково – маршем из "Аиды". Потом читала свой текст и заканчивала всегда очень красивой песней Пантофьи-Ничетской, которая пела "Вернись, я тебя жду". Это, конечно, производило на немцев неотразимое впечатление, хотя не все они это слышали. Как только начиналась музыка, начинался шквальный огонь. Они, конечно, хотели нас тут же заглушить этими выстрелами. Но были пленные, и даже перебежчики, которые говорили, что слышали наши передачи.

"Y": О чем вы говорили во время вещания?

Л.Б.: В первую очередь мы говорили сводку Информбюро, также о наших победах или продвижениях – в общем, все, что показывало, что у нас идет сопротивление. И чем больше немецкая армия отступала, особенно после Сталинграда, тем подробнее мы давали сводки. Также мы агитировали сдаваться в плен. Моя обязанность была рассказать про условия в плену: сколько полагается хлеба, сколько масла, мяса, папирос и так далее. Интересно еще то, что пленных немцев, которых наши брали в плен, мы тоже привлекали к этой работе. Они у нас вели вещание, когда мы выезжали прямо на передний край. Они говорили такие вещи, которые доказывали, что в плену с ними хорошо обращаются, их никто не бьет, их кормят, дают умыться. Вещали мы ночью. Сначала в одном батальоне, затем в другом. Причем вещание можно было осуществлять только когда мы стояли в обороне, когда не идет ни наступление, ни отступление, когда нет боевых действий. А из-за того, что мы приезжали в дивизию с нашим громкоговорителем, когда у них затишье, они нас, конечно, терпеть не могли.

"Y": Какое отношение было на войне к тому, чем вы занимаетесь?

Л.Б.: Считалось так: мы все воюем, мы немцев ненавидим, убиваем их, а вы их жалеете. К нам очень плохо относился начальник политотдела. Нас это конечно, расстраивало. Надо сказать, что до Сталинградской битвы даже битва под Москвой не произвела никакого особенного впечатления на немцев. Они все равно считали, что они победят. Но после Сталинграда отношение к нашим передачам очень изменилось.

"Y": Где для вас закончилась война?

Л.Б.: В ноябре 1943 г. у меня было ранение в ногу. Произошло это между Великими Луками и Невелем. Оттуда меня привезли в Москву. Обратно на войну я вернулась только в мае 1944 года, на 1-й Прибалтийский фронт. Но с ногой было плохо, и меня отправили обратно в Москву, в резерв. Я вернулась в Германию как переводчик, когда война, по сути дела, уже закончилась, – в апреле 1945-го. После войны еще на 3 месяца осталась в Берлине, где работала переводчиком. А в сентябре 1945 г. я очень захотела выйти замуж и уехала в Москву. Кстати, с будущим мужем мы познакомились на платформе в Берлине, когда оба возвращались в Москву. Так закончилась моя война.