Тень разбойника нависла над Москвой

Ленкомовский спектакль о чилийском разбойнике шел без малого 20 лет с сумасшедшим успехом, на двойной диск-раритет с его записью до сих пор не надышатся фанаты, а само непривычное для русского уха имя "Хоакин Мурьета" стало легендарным даже для тех, кто не слышал оперы.

Да, оперы - именно на таком определении настаивает композитор, еще в середине 1970-х решивший создать нечто в жанре симфорока, у нас доселе неслыханное. Он не разрешает называть "Мурьету" мюзиклом по многим причинам.

Можно догадаться, что одна из них - постоянная компрометация жанра мюзикла вторичной музыкой, халтурными текстами, зазывными низкопробными штучками и... даже самой публикой, жаждущей развлечений, легкого настроения после бокала шампанского в антракте и главное - вообще отсутствия какого-либо "загруза". И так, мол, в жизни этого хватает. По крайней мере, у нас, в России.

Новая постановка вряд ли кому-то покажется мелкобуржуазным энтертейнментом. Мощный сюжет чилийского поэта Пабло Неруды (в переводе переводчика-испаниста Павла Грушко) не отпускает зрителя с начала до конца. Именно поэтическое либретто дало первый импульс к созданию столь грандиозного мультижанрового произведения. Марк Захаров, прочитав его, пригласил совсем молодого тогда Рыбникова написать музыку для его театра. И наученный своим наставником Арамом Хачатуряном дерзить в искусстве, Рыбников откликнулся в резонанс - и тогда зазвучало в мире нечто удивительное.

К новому спектаклю, поставленному Александром Рыхловым и оформленному художником Теодором Тэжиком, можно было выдвинуть много претензий. Но их не будет. Захватывающая, "настоящая" (тем более что на сцене вживую работает рок-группа Дмитрия Четвергова) музыка не уносит в ностальгические воспоминания, а подтверждает, что Рыбников 30-летней давности создал классическое произведение, которое еще не раз получит свое воплощение, нам даже не ведомо, какое. "Звезда и Смерть", затерявшись в сумятице последних десятилетий, предстала во всем блеске, возродилась своим звонким умным словом, во всем благородстве идеи противления циничной преступности.

С партией Тересы достойно справляется Светлана Светикова, а Дмитрий Колдун, казалось, типичный попсовый красавчик, запел так, будто его подменили. Некоторую его скованность, особенно ближе к финалу, хочется списать на то, что он угодил в совершенно непривычный драматургический и музыкальный материал и пока лишь с напряжением оглядывается в нем.

Большое впечатление на молодую публику, не видевшую в роли Смерти ни Караченцова в "Ленкоме", ни Филиппенко в бог весь куда канувшем фильме Грамматикова, произвел Игорь Сандлер. И, действительно, поэтическая мощь оперы, то, что когда-то называлось спрофанированным ныне словом "пафос", возносит в спектакле образ Смерти до недосягаемых эпических высот.

Публика выходила с премьеры оглушенная множеством смыслов, приподнятая над житьем-бытьем давно забытыми искренними переживаниями. Уж какой тут мюзикл!