Мистическая разруха в голове

Как сказал наш великий поэт, сравнивая двух своих знаменитых персонажей: "волна и камень, стихи и проза, лед и пламень не столь различны меж собой". Я думаю, к этому списку противоположностей можно отнести англичан и мистику. Англичане и мистицизм – это соединение несоединимого, коль скоро в их взаимодействии происходит лишь взаимное отторжение. Наилучшим примером может послужить рецензируемый роман.

Посвящен он событиям, происходящим с двумя английскими семьями и присоединившейся к ним девушкой "в свободном полете", которые решили провести совместный отдых в уединенном особняке на юге Франции. События носят явно необычный характер, и центром притяжения их поначалу выступает Джесси, одиннадцатилетняя дочь Сабины и Джеймса. Джесси отличается странностями: может по несколько раз спрашивать у одного и того же человека (включая собственного отца), как его зовут, может внезапно сбросить с себя платье в супермаркете или ни с того ни с сего забраться на крышу в чем мать родила. Ее вопросы и замечания кажутся слишком взрослыми и шокирующими. И у нее есть наставница, которая ведет с ней еще более шокирующие разговоры – о погоде, чьи изменения следует ощущать всем телом, ибо они есть эквивалент темных и светлых сил души, а также об искрах и тенях, которые выпрыгнут из зеркала, если долго и неподвижно смотреть в него "сквозь лицо".

По мере повествования обстановка нагнетается: взаимные неприязнь и недоверие накипают, проявляясь как следствие непростых отношений персонажей в прошлом, так что вскоре становится вообще непонятно, как они решились на совместное времяпрепровождение. Усиливается и давление со стороны потусторонних сил: загадочным образом возникает и вновь появляется крест над притолокой двери, страшное насекомое на голове Джеймса, заметное на фотографии и т.п. Между тем наставница Джесси, погружаясь в зеркало, наблюдает хронологическое развертывание перипетий собственной жизни, до той критической точки, когда она убила наркомана Грегори, взяв с него слово, что он возродится в новом качестве. Каковым и оказался ее нынешний муж Мэтт, тоже в прошлом наркоман.

В конце концов гроза разразилась: молнии, как учила наставница Джесси, – это мечи ангелов, отрезающих тебя от твоего прошлого и от твоей тени. Младшая сестра Джесси Бэт, наслушавшись этих жутких историй, убежала в кукурузное поле и там чуть не погибла под лезвиями комбайна. Ее отец, будто бы одержимый демоном и измучивший всех своими капризами, умер от инсульта. Наставница оказалась шизофреничкой, пережившей очередной приступ болезни. Все вернулось на круги своя, в русло вполне понятных интерпретаций по схеме "это психи, а это нормальные люди".

Современная критика называет Грэма Джойса "магическим реалистом". Не могу согласиться с этим определением. Ибо любое литературное произведение с мистико-магическим подтекстом преследует цели, радикально противоположные целям Джойса. Мистика в литературе, в самом общем смысле, существует для того, чтобы дать представление о неких труднодоступных измерениях реальности, существенных для автора. О неких более глубоких ее смыслах. Одним словом, перечитайте Маркеса. Или Кортасара. В сущности, у них и нет никакой мистики в ходовом значении этого слова, но вся атмосфера мистична и описываемая реальность гибко управляема словно бы потусторонним законом.

Однако какой же прок в любой форме мистики, если в результате выясняется, что ее нужно воспринимать лишь как бред шизофренички? Если в конечном счете реальность, с точки зрения здравого смысла (каковой и является, совершенно недвусмысленно, точка зрения автора, доминирующая по определению), ни в чем не меняется, равно как и наше о ней представление?

Точка зрения здравого смысла присуща англичанам как нации – это общепринятое мнение для настоящего случая верно абсолютно. Мистика у Джойса остается всего лишь острой приправой к супу, а не возможностью кардинального поворота в мировосприятии. Жесткие мирообъяснительные модели, основанные на господстве здравого смысла и впускающие все необычное лишь как ненормальное и нездоровое, остаются впечатанными в сознание, не преодоленными, ни на йоту не размытыми. И, соответственно, вопрос, для чего все это было написано, остается неразрешенным.