Неэксцентричный Гульд

Бруно Монсенжон становится одним из любимых московскими интеллектуалами авторов. Создатель документальных лент, посвященных Давиду Ойстраху, Иегуди Менухину и Святославу Рихтеру (фильм о нем демонстрировался и по российскому телевидению), он является и автором монографий о великом русском пианисте и о его коллеге – странном канадце Глене Гульде. Первая книга вышла на русском языке год назад, вторая – только что.

"Нет, я не эксцентрик" - так называется книга бесед и интервью с маэстро Гульдом. И, как говорится, умному достаточно. Французский автор уже самим названием говорит о том, что опровергнет досужие разговоры о пианисте-затворнике как о психически больном человеке или же о человеке, посвятившем свою жизнь музыкальным провокациям.

Но прежде надо сказать и о самом Монсенжоне, которому удавалось проникать в творческую лабораторию тех, кто к себе никого и на пушечный выстрел не подпускал. И если Менухин и Ойстрах были на виду, то Рихтер и тем более Гульд - совсем напротив. Очевидно, личная деликатность и человеческая тонкость автора позволили ему стать доверительным собеседником творцов минувшего. Тем более что, хотя и Рихтер и Гульд звучат "от первого лица", - тайна их личности все же остается неразгаданной. Наверное, это и правильно.

И все же не без парадоксов, с которых и начинается монография. Вот он - Глен Гульд - только перевернутый вниз головой на обложке издания. Но это не он себя с ног на голову поставил, это мы его таким "сделали" – в нашем представлении. Да, был затворником, но концертов не отменял, зато всегда и повсюду возил за собой свой концертный стул, как другой гений – Владимир Горовиц – рояль. Правда, Гульд считал, что играть для публики – вообще не лучший удел для художника. Ибо интерпретация всегда будет несовершенной, как несовершенна и сама публика. В результате концертировать и вовсе перестал и стал только записываться. Свою профессию считал апостольским служением, которое не требует зрителей, аплодисментов (которых музыкант попросту боялся и избегал, стремясь поскорее исчезнуть со сцены) и успеха, а нуждается в чем-то ином. В известном смысле он отводил себе скромную роль музыкального летописца, лишь цитирующего великих. Как бы ни было сыграно, утверждал Гульд, все равно все это будет лишь иллюзия. Возможно, этим и объяснялись и "странное" исполнение пианиста, и его поведение, его затворничество – неизбывным состоянием невозможности достичь идеала. Что кажется близкой темой для меланхолика-славянина и для романтика-немца, но никак не для "холодного" канадца. Парадокс.

Как парадоксально и то, что музыкант отдавал равную дань своего пиетета и Баху ("Гольдберг вариации" которого – одна из наиболее известных записей музыканта), и "новым венским романтикам" - Веберну, Шонбергу и Бергу. В творчестве этих композиторов он улавливал религиозное начало – единственно универсальное из начал, которое и стремился поймать, – и никогда не упустить. Мечта... И какая уж тут эксцентрика!..