У каждого врача есть свое кладбище...

Verbatim, скажем так – это слово, дошедшее до адресата при минимальном участии посредника. Сложно? Ну, например, великий русский поэт Пушкин ходил в народ с блокнотиком, беседуя с мужиками, держал его за спиной и что-то там по мере возможности записывал. Потом приходил домой, творил свои бессмертные произведения и что-то там из блокнотика вставлял. Так уже и не разберешь теперь без дополнительного исследования – где блокнотик, а где гениальная голова Александра Сергеевича. Так вот: verbatim – это то же самое, только без Пушкина. И к спектаклю Владимира Панкова "Док-Тор" по пьесе Елены Исаевой "Записки провинциального врача" это имеет самое прямое отношение.

Мы не знали еще 3 года назад, но сегодня уже знаем, что если записать за кем-нибудь текст, а потом актеры воспроизведут его со сцены, театр не получится, получится эффект. Между текстом и актерами, текстом и зрителям должен быть кто-то еще. Так, на фестивале "Новая драма" был показан исландский спектакль "Дрейф", где вербатим – диалоги застрявших в море моряков – шел в неестественно маленькой коробке-"каюте", где высоким исландцам приходилось сгибаться в три погибели, и это делало невозможным всякое ощущение реальности, а выходя из коробки, актеры чуточку выходили и из ролей, и это убивало всякое ощущение реальности напрочь. Получался в итоге такой брехтовский эффект, когда страшное переставало быть страшным, смерть казалась игрушечной, и оставались за всем за этим только картинка и песенки, иными словами – художественный эффект.

В тексте Исаевой, записанным за провинциальным врачом Андреем Гернером, страха и отвращения как в Лас-Вегасе. Врач Андрей, которого в спектакле блестяще играет Андрей Заводюк, прошел через огонь, воду и медные трубы советской, а затем и российской медицины, которая, как выясняется из сравнения с булгаковскими "Записками врача", за последние сто лет вовсе и не думала меняться. Все так же приходится оперировать в диких условиях, резать попавшему под трактор трактористу ногу ржавой пилой без наркоза, а когда пила осыпается в руках – ломать ногу руками, и без лекарств, и в каких-то невероятных больницах, где ты лечишь больных СПИДом, а порежешься – всё, потому что из дезинфекции в аптечке только двести раз разбавленный йод и "какая-то ватка", – где стоит тебе изыскать резервы, чтобы дать больным нормальную еду, как в больнице за неуплату отключают свет, где стоит тебе подлечить больного, так тут же его и выписывай, потому что страховая медицина больше за него не отвечает, а не хочешь его выписывать, так доведи его до состояния, когда выписывать его нельзя, и вертится такая круговерть, нет остановки, или, например, совершил ты подвиг врача, вынул с того света пациента, которого четыре раза проткнула ножом родная дочь, вытащив ему через спину кишки, а через год он убил собственную жену, а уж твоя первая смерть – это просто не рассказать, ведь у каждого врача есть свое кладбище, и год от года оно растет вдаль и вширь...

Безумный ритм, заданный уже самим текстом, Панковым ускоряется до ритмов совсем уже нереальных, почти космических скоростей, и, попадая на эту бешено кружащуюся центрифугу, зритель не успевает уже ни испугаться, ни ужаснуться, ни даже сострадать. В маленьком зальчике Театра.doc все сидят в белых халатах и как будто даже не дышат, от страха или от восхищения, пока не прекратит кружиться карусель. Иногда кажется, что аттракционов слишком много: все время что-то звучит и движется, показывается и поет. И из этой дикой накрутки зрителю, как будто винтом ввинченному в новую для него реальность, потом придется выбираться самостоятельно.

Владимир Панков – еще одно дитя "Новой драмы", вышедшее из спектакля Угарова "Облом-off" как из гоголевской "Шинели". Потом было много ролей, преимущественно удачных, и кроме того, вместе со своим "Пан-квартетом" Панков создал музыку к бесчисленному количеству модных современных спектаклей. Полтора года назад Панков поставил свой первый спектакль "Красной ниткой", заявив в нем жанр SoundДрамы – драмы, построенной на звучании не только музыки, но и слова. Это почти традиционное направление для экспериментальных поисков на Западе для нас оказалось внове, но спектакль, как ни странно, "сработал" – и все еще набирает полные залы. "Док-тор" менее экспериментален и более театрален, но опыт саунд-драмы не прошел даром. Отсюда и рэповая начитка, и хип-хоповые мотивы, и ритм рассказа, как будто положенный на неслышную обывателю музыку, которую отбивает ногой сидящий в углу режиссер. Отсюда и главная музыкальная тема спектакля – переложенный на русский напев попсовый зачин: "Забирай меня скорей, увози за сто морей и целуй меня везде, восемнадцать мне уже". Эта песня, в спектакле звучащая донельзя протяжно и тоскливо, прекрасно соответствует самой истории о медицинской России – абсурдной и страшной, почти гоголевской в странных сближениях печального и смешного.

Владимир Панков поставил "Док-Тора" без оценок и без высказываний, как будто ловя удовольствие от самого процесса. Он даже вроде старался зрителя немножко от выводов увести, в самые страшные моменты рассказа заставляя актеров хохотать и жрать из лотков макароны. Смешение всего со всем здесь пока еще игровое, но это уже не просто вербатим, потому что между врачом Андреем Гернером и его зрителем в белом халате стоит режиссер Владимир Панков, и ему есть что показать. Возможно, это еще не итог, но хотя бы верно заданное направление.